Оса так и вскинулся:

— Это еще что такое? Отчего приветствовать?

Доктор развел руками растерянно:

— Ну... какую-то определенную норму урожая мужик обязан будет продать государству, а остальную в свою торговлю пустит.

Оса попытался ухмыльнуться — прохрипел с усилием:

— Обман какой-нибудь, не иначе.

— Дело такое, что на обмане при нынешних обстоятельствах далеко не уедешь, — начал доктор торопливо, но Симка оборвал его угрожающе:

— Долго тут лясы точить будете... жрать бы надо. Со вчерашнего утра толкаемся на ногах.

— Да и поспать бы, — вставил Оса, подымаясь и подходя к доктору, прижавшемуся уныло к косяку двери. Он даже съежился, будто подумал, что сейчас Оса съездит его кулаком по тонкому носу, собьет пенсне. — Извините нас, Фавст Евгеньевич. — Оса взял под локоть доктора. — Только верно бает Симка: день шли и ночь шли. Поесть и поспать до вечера, а там уйдем.

— Но если придут?

— Скажете, что больные... Да и не придут, — успокоил Оса доктора. — И вот что... — Он уже усмехнулся. — Не надо в чека или в милицию. А за пристанище хлеба дадим, да еще сала, да цикория, да табачку... И если самогон хочешь с нами выпить, рады будем.

— Ну, что вы, — поднял руку доктор, тяжело вздохнул. Оглянулся на дверь: в коридоре кто-то прошел.

— Маман, у меня сломался пюпитр. Просила же достать новый.

— Дочь моя, Августа, — пояснил Фавст Евгеньевич, все так же умоляюще глядя то на Осу, то на Симку, тоже вставшего, сунувшего привычно руки в карманы брюк. — Музыке учится. А если арестуют меня? — уже искренне и с отчаянием. — Куда же она? На панель, за кусок хлеба?

— За кусок хлеба, — сказал, хмыкнув, Оса. — У нас целый каравай...

А Симка добавил насмешливо:

— Как две бабки сойдутся, так про покойников. Валяй-валяй...

Эти странные слова испугали доктора. Кивнул головой и быстренько, воровато:

— Я вас тогда в подвальчик. Шубу-то прихватите, холодновато там.

Он провел их в конец коридора, спустился по лесенке.

В подвале и впрямь было холодно, темно, держался в воздухе терпкий запах иодоформа, каких-то лекарств. Тусклый свет лампочки озарил вспухшие от сырости стены, широкий диван, обитый черной, поблескивающей кожей, какие-то тазы, шкаф с инструментами, кучу марли в углу.

— Тюфячков лишних нет, — потирая зябко руки, признался доктор. — Сами понимаете, как тряпки сейчас ценятся на рынке.

— Ничего, — махнул рукой Оса, — шубой прикроемся. — Вошей боится, — когда доктор ушел, проговорил он с тихой злобой, — боится как бы тифозную ему в дом не пустили.

— Пристрелить его надо бы, — проговорил хрипло Симка и так громко, что Оса вздрогнул. — К чему он. Чай, если б доктора лечили, погостоев не было бы.

— Пригодится, — ответил, помедлив. Нагнулся к мешку, выкидывая на кожу дивана хлеб, сало, кружку, штоф старинной работы, четырехгранный, из зеленого стекла с витой надписью: «Как станет свет, призвать друга себе в привет». Открыл стеклянную пробку, склонил горлышко над кружкой и удивился, увидев, как подпрыгивает струя самогона. Вроде бы не напуган был, а рука дрожала.

Зажмурившись, стал пить самогон, обжигающий кислой жгучей вонью горло. А сверху, откуда-то из глубины дома, вдруг поплыли звуки музыки. Казалось, что каждый кирпич в стене отдает дрожащий гул.

— На пианино, — пояснил Оса, ставя кружку на диван. Налил в нее новую порцию для Симки, выложил молча кусок сала.

Вдруг улыбка озарила грубое скуластое лицо Симки, проговорил с какой-то пугающей нежностью:

— У супружницы Юрия Михайловича, у Лизаветы-то, баян. Поиграл я. Тоже могу музыкантом.

Оса дико захохотал и осекся, наткнувшись на ледяной взгляд «коменданта смерти». Наклонив голову, торопливо сказал:

— Да я ничего, так...

Отвалился на шубу, снова оглядел этот подвал с единственным зарешеченным окошечком. «Как тюрьма, — подумал неожиданно. — Сами в тюрьму пришли». Он закрыл глаза и, как наяву, увидел вставших в дверях, под этой тусклой лампочкой, людей в черных куртках, с наганами в руках. Вот один из них — он почему-то похож на председателя Никульского волисполкома Афанасия Зародова, — подходит, тяжело и косолапо ставя ноги. Подымает наган, целит в голову Ефрему.

— Уйдем-ка, Симка, — вырвалось у Осы невольно.

Симка кончил жевать и уставился непонимающе на него. Вот откинул сальной ладонью тоже сальные, рыжие волосы со лба. Может, чтобы получше разглядеть. Уж не подумал ли, что он, Оса, рехнулся. Схватит сейчас обрез... А может, это и к лучшему, все страхи в темноту, как в прорубь головой. Но Симка обнажил редкие, крепкие, с желтизной зубы, тряхнул волосами:

— В Андроново я пойду, так и быть. За патронами-то. Да поиграю, может, на баяне у супружницы Юрия Михайловича, Лизаветы.