— Миллион я, энта, вам ссужу, а вот как она после первой борозды обезножит, что я тогда буду делать?

Парни взахлеб, перебивая друг друга, расхваливали свой четырехногий товар. Да они в случае чего готовы вернуть этот несчастный миллион, коль такое дело, сами хоть сейчас поведут лошадь в борозду. Да они вроде как слезами обливаются, продавая дядькину лошадь, потому что великая нужда заест больного дядьку без лошади. Ну, уж коль не верит покупатель, пусть идет своей дорогой. Один из парней взял лошадь за узду, повел ее в сторону, вроде бы как отхотел продавать. В толпе образовался просвет, и в этом просвете Костя увидел катившую краем дороги подводу, а в ней Филиппа Овинова. Спиной к Филиппу сидел старик в армяке, замотавший шею шарфом. Голова была обнажена, и ветер трепал седые волосы. Что-то знакомое показалось Косте, и он быстро пошел через толпу наперерез подводе. Филипп заметил его и остановил лошадь. Правая рука утонула в бурой соломе.

— A-а, — протянул он, оглядывая настороженно Костю. — Думаю, кто это несется под копыта. Поглядеть на базар пошел, товарищ Пахомов?

— На твоего седока пришел подивиться, — узнав теперь знакомого старика из сушилки, ответил Костя. — Уж очень он шустрый, что мальчик. Ноги ноют от ходьбы, а снует по земле — не догонишь на лошади. Столько верст от мышковской сушилки протопал...

Филипп обернулся, как бы только сейчас увидел старика.

— Это дед Федот из голодных степей. Бабка у него кончилась. Кормить некому стало. Вот и бродит по миру с сумой. Кто подаст. Просится, чтоб отвез я его до росстани, да и пойдет на Игумново, а оттуда в Посад ко всеношной праздничной.

— Много он все же ходит, — сказал Костя, удивляясь спокойствию старика. Сидел, как будто не о нем шла речь, жевал что-то. — Неспроста, может?

— Не трогал бы ты, товарищ Пахомов, старика, — попросил хмурясь Филипп, все так же держа руку в соломе. — Убогий он... Никому вреда нет от него.

Не удержавшись, Костя спросил:

— Револьвер, у тебя, что ли, в соломе?

— Угадал.

Филипп вытянул руку с револьвером, помахал перед носом Кости.

— На всякий случай... Мало ли банда какая в дороге. Время такое.

— Чего вчера не уехал в город?

— А это уж мое дело, товарищ Пахомов, — нелюбезно ответил Филипп. Помедлив, решил все же быть откровенным: — Сестра у меня в монашках, в монастыре. Помощница владыки самого. Ну вот, решил купить ей постного на базаре. Вроде как мироносица я.

— Ноги у меня зябнут, Филя, — подал голос старик, и вновь увидел Костя эти остро глядящие глаза под тяжелыми веками. — Ехал бы.

Костя отступил с дороги, и Филипп, сунув револьвер в карман, дернул вожжи с какой-то яростью.

В этот раз он не мог бы сказать сам себе, что и дед Федот, и Филипп Овинов подозрительные люди, что у них темные души. Но стоял и смотрел вслед, а когда сидевшие на подводе разом оглянулись на него — резко повернул обратно к базару. Мужичонка уже шарил по карманам, и на лице его была написана мучительность размышления. А парни, чуя, что покупателя надо лишь подтолкнуть, вроде колеса телеги под горку, ходуном ходили вокруг него с паточными рожами.

— Ты, дядька, без свидетелей не покупай, — не выдержал Костя, — да и документы спроси. Может, краденая лошадь-то?

— Да мне что краденая, — простодушно отозвался тот. — Не из нашей деревни, это я знаю точно. А там — где нас сыщешь. Живем что в яме. Только волки забегают.

В толпе засмеялись, а Костя озлился. Этому крестьянину-хлебопашцу важно только, чтобы вместо лошади ему не всучили живодерину. А что где-то, может, убивается семья, оставшаяся без тягла, это его не касается. Да он о том и не думает даже. Парни снова принялись орать взахлеб. Опять они вспомнили своего дядьку, потом стали пихать в руки мужичонке какие-то бумаги. Но тот, глянув на Костю, вдруг заупрямился и, ни слова не говоря, кинулся в толпу. Торговцы оттого остолбенели и тоже струхнули, потому что поспешно повели лошадь прочь с базара.

Костя полез между возами, прислушиваясь к голосам, приглядываясь к лицам, как будто хотел на одной из подвод увидеть или Симку Будынина, или же самого Ефрема Осу. Но увидел фиолетовый нос старого знакомого, в тулупе нараспашку, совсем скинувшего овчинную шапку себе на колени.

— Эй, паря, — закричал и сощурил снова свой бледно-синий глаз. — Подь сюда.

Костя послушно подошел, на расстоянии уже заражаясь сивушным духом. Парень был здорово пьян. Он раскачивался из стороны в сторону, точно убаюкивал себя. Губы были влажны и осыпаны сенной трухой, глаз мутен, но весел.

— Прошло погодя-то, — отметил парень и опять пощелкал по карману. — Пора бы уже...

Получалось, что и приехал-то он в Никульское на базар, чтобы сторговаться с Костей на эту бутылку. Костя схитрил:

— Не велено торговать самогоном. Власти ведь запрет вынесли.

Торговец захохотал, ворочая толстой шеей. Обернулся к соседнему возу с дровами, на котором сидел старик:

— Во, деда, покупатель-то. Говорит, будто бы конец пришел самогону и пьянкам. Все теперь сухие будем.