— Ну да, было такое дело.

Шаховкин покивал головой. Заговорил торопливо, как опасаясь, что его сейчас же и начнут расспрашивать.

— С сыном «женили» варенье. Знаете, как это делается? Есть в бочках варенье малины там аль смородины от прошлого года еще да пара бочонков патоки. Разбавишь одно другим — в кувшины и на базар. По весне-то граждане горожане любят такую сласть. Вот и катил эти бочоночки из подполья. Углы далекие, а сил-то не ахти, скоро мне шестьдесят. Устал, отдохнуть бы, а надо еще для кувшинов-то сетки ивовые. Вот и поехал.

— Далеко поехал-то, дядя Шаховкин, — не утерпел Санька. — Словно нет у Андронова кустов?

— Дак ведь, — попытался даже обидеться Шаховкин, — что ж я не могу рубить, где хочу... Чай, я тоже простой гражданин Советской Республики. Советскую власть я уважаю и она меня тоже. Потому как нарезала мне земли три душевых надела...

И все поглядывал на Костю — ждал от него слов или какого другого действия. Глазки бегали тревожно — наверное, спросил себя не один раз, слышали ли о патронах и пироксилине, по этому ли делу, а может, случайно здесь. И ах, как терзался догадками бывший урядник, а ныне «простой гражданин» Советской Республики. Видя, что Костя молчит и Санька только ухмыляется, Шаховкин заговорил все так же быстро и сбивчиво:

— Ехал полями, гляжу — совхоз к ораньбе готовится коммуной... Хе-хе. Так сказать, одной семьей трудовой, как выразился агроном Фомичев. Слушал я его вчера на собрании в доме господина Мышкова — ну, то есть в конторе совхозной. Будто через несколько лет все вокруг будет диковинными машинами занято. Тракторами да молотилками. И что частного ничего, а только вот коммуной, сообща... Хе-хе...

— Так и будет... А что тут смешного? — вставил Костя.

— Да я-то что, — вроде испугался Шаховкин. — Верю-верю... Вон и Фомичев кой-кому из тугодумов толковал. Дескать, когда-то по морям одни лодки деревянные плавали, а теперь корабли из железа. Так и тут, вместо сох да плугов — трактора да молотилки на колесах... Забавно так говорил, накрик даже. Едва очки не слетели с носу, еле ухватил. Вот как агитировал. И не поверишь, что недавно жену с сынишком схоронил. Скалится на бабенок, что повиднее да во грудях, посматривает зорко, по-лисьи.

— Ну-ну, — остановил его Костя. — Кажется вам это, гражданин Шаховкин.

— Ну, может, и кажется, — задумчиво ответил Шаховкин, похлопал себя по бугристой шее, даже засмеялся: — Видано ли дело, чтоб наш андроновский мужик занялся навозницей весной, да еще перед пасхой. Всегда под годовой аржаной хлеб возили на петров день. А тут Фомичев совхозных мужичков погнал ковырять навоз от мышковых конюшен да постоялого двора на пашню. По-американски, что ли?

— Может, и по-американски, — отозвался Костя. — Только худого Фомичев не придумает.

— Да я что, — знакомо проговорил Шаховкин. — Пускай. Только вот гадаю, как у них там, в совхозе-то, дела дальше пойдут.

— Да уж, наверное, без ваших советов... Как положено, так и пойдут.

— Пойти пойдут, — робко ухмыляясь, продолжал Шаховкин. — А вот, к примеру, из двадцати мужиков там один, скажем, не выйдет навозницей заниматься, и завтра, и еще день. Ну, может, живот у него подвело от кваса да луку, аль там с обратного молока... Ему что, платить так и будут аль как? За то, что он животом буркает? Поясните темному мужику.

— Помогут другие, значит, — пояснил Костя сдержанно. — Потому как теперь у нас один за всех и все за одного. В том соль вся...

— Соль аль сольца из-под моего крыльца, — захихикал ядовито Шаховкин и пошлепал кулаком в пухлую грудь, как бы пробуя ее крепость. — А если пять заболеет аль там десять, что с совхозом станет? Остальные за них до крови из носу должны плугами ворошить декретную землю?

— Ты, гражданин Шаховкин, слышу я, снова за агитацию взялся.

Как тогда в трактире, приник опять Шаховкин, струхнул, заюлил:

— Откровенно скажу я, ребятки, вот сейчас власть и для нас хороша. Что приходится с меня, то и получи. А что осталось у меня — все мое. Куда хочу, туда и деваю. Давно бы так-то.

— Это насчет продналога?

— Насчет продналога, — охотно подтвердил Шаховкин. — Уж нынче я свой клин весь засею. Тем более, что Советская власть обещала премию дать радетельным хозяевам в виде миткаля. Ораньбу сделаем на совесть, с навозцем. И коль в прошлом году я с десятины тыщу снопов, нонче на две тыщи рассчитываю. Потому как лишний хлеб у меня в амбаре останется... Да еще цикория посажу. Коль не знаете, скажу, что бутылка самогону из цикория в тыщу рублей обходится, а из аржаной-то муки все восемь тысяч. Ну, да еще табачку, потому как он налогом теперь не облагается. А без курева-то мужик задохнется, пожалуй... Эх-хе-хе-хе... А еще думаю я, ребятки, вторую лошадку приобрести. Миллион не пожалею. Только вот лошади все в округе полудохлые... Присмотрели бы вы мне где, а?.. Ну, у конокрадов, скажем.

Костя рассмеялся. Тюрьма по нему плачет, а ишь распелся Шаховкин. Ну, прямо как старая власть является в село Андроново, без Колчака да Врангеля, сама собой. Уж не в буржуи ли метит он по такой жизни, не на смену ли господину Мышкову?

— Не в буржуи, — покачал головой Шаховкин. — А вот торговлишку заведу. Есть у меня знакомый мужик в городе, собирается лавчонку да трактир открыть. С ним я и столкуюсь. Я ему сырье, а он сырье — в деньги...

— Так, пожалуй, и урядники, чего доброго, возвратятся. Пойдете в урядники, гражданин Шаховкин?