— Ночевал ты у евонных родителей как-то...

— Ну, крайний дом от церквы.

— А вытянулся, вот и не помнишь.

Ерохины — ну как же. Тоже из тех, что не знают, куда лишнюю копейку деть: то ли нищего согреть, то ли на шею вместо крестика надеть. Рядом с Огарышевым — начальником почты — его сын, высокий, с бледными болезненными щеками. Рука над головой. Тоже решил.

— Оружие-то есть ли?

Старший Огарышев скупо улыбается, говорит:

— Мой смит-вессон возьмет... Оружие что надо.

И нежно гладит сына по плечу, а глаза туманятся.

— Ну, ладно, — удовлетворенно произносит Зародов и чувствует, как липнет исподняя рубаха к телу. Нелегкое это, выходит, дело собирать людей в бой. — Вот и готов отряд... Сейчас же и выступим по следам. Чтобы не успели они скрыться в соседней губернии.

— Разве и ты собираешься с нами, Афанасий? — спросил удивленно Евдоким. — Власти не положено такое, верно.

Зародов помедлил. У него было много вопросов, которые надо было решать как председателю волисполкома: и топливо, и мосты, и мельницы, и семена, и налоги. Но он мечтал увидеть нынче все земли засеянными зерном. Только тогда задымятся трубы замороженных фабрик и заводов, быстро понесутся поезда, молодой, красивый, как гусар, Гоша Ерохин взамен рванья наденет хорошее пальто, дочки Никишина — красивые платья, а дочки Зародова усядутся вокруг дымящегося пирога.

— И я тоже пойду, если доверяете место среди вас.

И еще он сказал, помолчав несколько, только для того, чтобы в последний раз оглядеть игумновский люд в синем табачном дыму:

— Время до запашки и правда малое, потому надо спешить.

Крестьяне торопливо стали подыматься, с нарастающим грохотом отодвигаемых, падающих на пол скамеек.

Значит, Будынина в банде нет. Где он? Костя знал еще, что Овинов, хотя имеет звание старшего волостного милиционера на Ченцы и Игумново, торгует пироксилином. Из порошка пироксилина изготовляются где-то бомбы для взрыва сельсоветов, кооперативов, сейфов. Побывав в Аксеновке, Костя выяснил еще, что пироксилин и патроны должен доставить в банду Симка... А кто доставит их Симке? И почему все же сидел в тот базарный день на подводе Филиппа Овинова связной банды дед Федот? Случайно или же по делу? Не указание ли дал он милиционеру?

На эти вопросы надо было искать ответы. Вот почему, выйдя вслед за всеми на крыльцо, здесь же, возле сельсовета, Костя распрощался с Колоколовым и Зародовым.

— А мы думали, ты с нами, товарищ Пахомов, — огорченно сказал Зародов, оглядывая мельком все еще толпившихся возле крыльца крестьян. — Веселей и нам бы...

Колоколов, звонко щелкая металлическими застежками на языках кавалерийского шлема, поддержал его сердито:

— Помалкивал все и вдруг на тебе... Или дело какое?

Костя не сразу ответил. Где-то там, за лесами, за реками, мутными от паводка, за деревнями и селами, звонкими от крика грачиных стай, за тысячами по-весеннему пахнущих смолой шпал был город. Там, над крышами, плывет, как туман, дым фабрик и заводов, там блестят от дождя тротуары, тупо стукают о землю колеса трамваев, хрипят лошади, сталкиваясь на перекрестках, и пролетки мягко качаются на выбитом булыжнике. Там идут строем красноармейцы на занятия, звенит лед под ударами кирок и лопат, и горожане на субботнике поют дружно революционные песни.

Возле городского театра, в двухэтажном, углами на площадь, доме то и дело хлопают двери. Мимо дежурного милиционера по длинному коридору с оббитыми, черными от копоти стенами под конвоем милиционеров и агентов идут беспризорники в рванье, с темными лицами, налетчики, дерзко-веселые, в лаковых сапогах, с витыми «коками» причесок, беспутные девицы в нарядах с чужих плеч, франтовато одетые шулера, взятые в притонах средь ночи. И там же, в конце вот этого коридора, в кабинете — крохотном, полутемном — за столом сидит Яров и перебирает стопку писем, телефонограмм. Вот двигает бумаги, так знакомо, рукавом в левую сторону, и смотрит то ли на курьера, то ли на субинспектора, то ли на друга Кости по розыску — Ивана Грахова.

— Нет телефонограммы из Никульской волости?

— Нет, не было, — ответят ему. Он встанет, подойдет к окну и будет смотреть на площадь, на красные грани колокольни, на грифельной черноты стволы лип в сквере, на подпрыгивающий трамвай. Про себя скажет с тревогой или же сердито: — Как у него там, у Пахомова? Почему нет телефонограмм?..

— Есть дело, — ответил наконец Костя негромко. — Я ведь имею приказ выявить и задержать Будынина.

— Ты словно знаешь, где Симка, — все так же строго сказал Колоколов. — И нам тогда сообщи...

Костя улыбнулся, покачал головой:

— Нет, где он, я не знаю. Вот и пойдем прежде к Овинову. Все же волостной милиционер. Может, что и скажет. Намекнет...

Он не мог высказать им сейчас свои подозрения относительно Овинова. Потому что могла выйти ошибка. И еще потому, что очень уважительно все же относился Костя к милиционерам. Навсегда остался в его памяти фандековский милиционер старичок Дубинин. Тогда, в девятнадцатом году, избитый, исполосованный озимовцами, он держался стойко и гордо. Не испугали его ни плети, ни дула винтовок.

Трудно милиционерам и сейчас, после гражданской войны. На них заношенные ботинки, а то и просто лапти, шинели с войны, зипуны и армяки. Получают они скудные пайки. Квартиры у многих в подвалах, в лачугах. Только и в лаптях, и голодные они не покидают своих постов, смело врываются в притоны, где всегда могут встретить пулей или ножом. По вечерам учатся грамоте при свете керосиновых ламп, потому что многие не знали прежде букваря.

Вот почему не мог высказать сейчас Костя свои подозрения. Он только добавил еще: