— А вот и едет Филипка-то, — встрепенулась на печи старуха.

И Костя, хоть и охватила его нервная дрожь, подивился чуткости старой женщины. Он вот только сейчас уловил поскрипывание втулок где-то еще посреди села.

— Хороший слух у тебя, бабушка, — похвалил он ее.

Бабка спустила ступни на лесенку, обрадованно ответила:

— Да уши-то у меня, как у молодой. Как у лосихи... — И тут же с испугом: — Сейчас как войдет в крыльцо, заорет. Подавай, бабка, еду.

Костя поднялся, вышел в сени. Здесь встал возле наружных дверей, вынув из кармана кольт, прижимаясь плотно к стене, на которой висели порванная вожжанка, пастушье кнутовище, драный пиджак, запачканный маслом.

Послышались шаркающие звуки, они с каждой минутой становились все громче и все визгливее, от них зазвенело в ушах, от них залязгали, как в ознобе, зубы, и он стиснул челюсти. «Не надо, — успокоил сам себя. — Просто это плохо подогнанное колесо шаркает о дерево. А на колесе грязь — точно нож о брусок».

— Точно нож о брусок, — прошептал он, неотрывно глядя на дощатую дверь в черных сгустках давно засохшей колесной мази. Визг колес стих разом, одновременно с коротким окриком:

— Тррру...

Затем зачавкала грязь под сапогами, стукнула входная дверь. Хрипло бормоча под нос, в сени ввалился Филипп в длинном брезентовом плаще, без шапки, всклокоченный и красный то ли от вина, то ли настеганный ветром.

— Эй, бабка, — заорал он. — Готовь похлебку. Поеду в Андроново.

Он сунул за дверь винтовку, так, словно бы это был обыкновенный посошок, и двинулся в избу. В какое-то мгновение успел в темке сеней заметить Костю у стены и, не будь пьян, принял бы выгодное для себя решение. Здесь же бросился опрометью назад, к винтовке, споткнулся о подставленную ногу, рухнул с тупым стуком на пол. Тощее узкое тело его скрючилось и сжалось. Он захрипел, завыл. Не столько, наверное, от боли, сколько от ярости.

— Зачем в Андроново собрался? — спросил Костя, придавив край плаща сапогом. — Не в совхоз наниматься? Или к агроному Фомичеву за советом?

Вот теперь Филипп пришел в себя, развернулся:

— Ты ответишь, товарищ Пахомов. Мальчишка!.. Мне скоро сорок, и я не позволю...

Костя присел на корточки, постукал дулом о затылок, поросший слипшимися волосами:

— Зачем у тебя под кроватью в зимовке поповская ряса? Ну-ка, быстро отвечай!

— При реквизиции, — прохрипел Филипп.

— При реквизиции... А фальшивая борода?

— В спектакле хотел играть у нас в Ченцах, в клубе.

— Артист, значит... Ну, а типографский шрифт?

Филипп сплюнул, выругался тихо, как бы этим давая понять, что вопросы Кости глупы и не нужны.

— Из армии привез. Хотел учиться.

Дверь открылась, показалась голова старухи, наверное, обеспокоенной шумом в сенях, голосами, в которых не было и намека на то, что встретились два товарища.

— Филя, обед я тебе готовлю.

— Уйди, — рыкнул Филипп. — Не до тебя, бабка...

Старуха с необыкновенной проворностью закрыла дверь. Костя покачал головой, все так же не давая возможности Филиппу подняться с пола.

— Зря ты кричишь на старую. Она добрая и рассказчица хорошая. Рассказывала, как с Осой песни ты в зимовке, на манер скворца, распевал недавно.

— Ты что это? — Овинов согнулся на полу, вытянул шею, выискивая лихорадочно поблескивающими глазами лицо Кости. От него пахнуло потом, сивухой, табаком: — Сам знаешь, что с этим шутки плохие.

— А что там шутить. — Костя мотнул головой на зимовку: — Отпечатки пальцев Осы в розыске имеются. А тут я собрал окурки. Дактилоскоп подскажет, спал у тебя в зимовке Ефрем или бабка это сочинила.

Это слово «дактилоскоп», видимо, потрясло и обескуражило волостного милиционера.

— Ну, ладно, — глухо проговорил он, — твоя взяла. И-эх ты! — с огорчением воскликнул он. — Видит бог, что не по своей я воле с ними. Запугали, стращали Серегой Лавровым, которого Срубов Васька застрелил за чашкой чая. Вот и пришлось.

— Ну, давай-ка по делу теперь, — оборвал его Костя. — Где берешь пироксилин и патроны и куда, к кому должен был отвезти?

Овинов молчал, точно прислушивался к тихим шагам старухи за дверью. Может, она даже подслушивала разговор.

Костя осторожно постукал теперь рукоятью по щетинистому с сединой затылку Овинова, с ненавистью глядя на этого человека, опозорившего славное имя советского милиционера.

— Выбирай — или я тебя повезу в уезд на суд скорый и карающий. А прежде тебя занесут на черную доску советской милиции за предательство. Или скажешь, где берешь и кому куда повезешь. И где сейчас Симка? — прибавил он быстро, вглядываясь в лицо Филиппа.