— Неужто сбегут? Как ты думаешь, Федор?

— По делу — некуда бежать, — ответил начальник волостной милиции, оглядываясь по сторонам. — Тут не разбежишься — овраги да кусты.

И правда, в версте от сторожки они наткнулись на толстого мужчину в драном френче, большеголового, с ушами, что лопухи, с чирьями на отвислых щеках. Подняв багровые пухлые ладони над головой, толстяк смотрел напряженно. Животный страх прятался в его узких сальных глазках. Стал кричать на весь лес, не отводя глаз от нагана в руке Зародова:

— Я здесь случайно, с голоду забрел! Уверяю вас!

— Еще один случайный, — даже плюнул от злости Колоколов. — Кто такой?

— В губкоже я служил бухгалтером, — признался уже тихо и уныло толстяк и опустил руки. — Кожи и корье гнали не в ту сторону... Готов за это нести наказание, только не с бандитами. Прошу отправить меня в город.

— Отправим, — пообещал Колоколов. — Эй, Вьюшкин, — обратился он тут к милиционеру, — отведи его в сторожку. Пусть пока посидит.

— Меня даже избивали бандиты! — вспомнив, закричал толстяк. — Нос разбили.

— Считай, что счастливо отделался, — ответил ему на это Зародов. Добавил: — Пока.

Это «пока» точно стукнуло бухгалтера из губкожи, громко ахнув, он пошел впереди Вьюшкина, бормоча себе под нос какие-то слова вроде молитвы.

Остальные миновали овраги, наполненные водой настолько, что хоть на лодке переплывай их, и на первой же опушке за ними увидели блондина с пшеничными усами, в поддевке, кожаных сапогах. Он держал на вытянутых руках карабин. Сказал, дружелюбно улыбаясь:

— Добровольная сдача, Афанасий Власьевич и Федор Кузьмич. Попрошу учесть. У Ефрема я — всего ничего. Служил в Красной Армии. Воевал на белопольском фронте. Лично разговаривал с Буденным...

— С Буденным! — заорал и вовсе взбеленившийся Зародов. — Ну и артисты. Один РСДРП, другой бухгалтер, а теперь буденновец... А где же убийцы и поджигатели? Говори, Ваганов!..

— Там они. Двое... Мышков и Срубов. Вон между осинами сиганули. А я остался. Мне с ними один каравай не есть.

— Суд все выяснит, — оборвал его злобно Зародов и побежал между этими осинками.

Горячий был председатель волисполкома в селе Никульском. Горячий и мечтательный. Очень хотелось ему, чтобы в волости до массовой запашки наступило спокойствие, чтобы пахари, выводя лошадей с плугами в поле, не оглядывались со страхом на лес. Оттого-то и бежал впереди всех, раздвигая кусты, прислушиваясь к звонкому пению птиц над головой.

Колоколов догнал его, успел только сказать: «Поосторожней бы надо, Афанасий. Может, ползком...»

— Ползком! — обернул к нему суровое лицо Зародов. — Это нам перед бандитами, да и ползком!

И тут разом грянули два выстрела. Зародов как споткнулся. Упал на левый бок, продвинулся еще немного к коричневому, как торф, муравейнику, точно собирался укрыться за ним. Колоколов сначала выстрелил в ответ, потом подполз к Зародову, перевернул его на спину.

— Верно ты мне советовал, — морща лицо с каплями пота на лбу, шепнул Зародов. — И вообще ты мудрый, Федор. Вот и будешь за меня председателем. Коль до Никульского не дотяну, передашь мои слова в уездный комитет партии.

— Ты подожди, Афанасий, — пробормотал Колоколов, разрывая на нем нижнюю рубаху, обматывая окровавленную грудь.

А вокруг со всех сторон захлопали по блиндажу выстрелы. Лес снова наполнился гулом. Тонкие стволы осинок вздрагивали. Потянулась между кустами кислая пороховая гарь, как дым, синева окутала густой лес.

— Да ты догоняй их, — вдруг зло выкрикнул Зародов, — а то уйдут!

Колоколов вскочил, побежал, пригибаясь. Совсем явственно показалось ему в узкой щели блиндажа чье-то лицо. Вскинув наган, выстрелил, и — точно пуля попала через окошечко в порох — в блиндаже прозвучал глухой взрыв. Наступила тишина. Кто-то, кажется, Горшков, заорал во все горло:

— Уж не бомба ли у них взорвалась?

Тогда Колоколов побежал через поляну, рядом с Квасовыми, размахивая наганом. И казалось, сейчас его легонько стукнет в грудь, он ткнется в темноту и никогда не узнает, отчего раздался взрыв. Но блиндаж молчал. Колоколов, а за ним Квасовы и Горшков спустились вниз. В тусклом свете, падающем через узенькое окошечко-бойницу, они увидели двоих. Один лежал возле бойницы, согнувшись, точно пряча что-то под животом. Воротник пальто встопорщил густые черные волосы. Второй сидел возле нар, сколоченных из расколотых пополам бревен, сжимая потемневший от крови бок локтем, — высокий, с поблескивающим черепом, с костлявым, отливающим синевой лицом. Он поднял голову, затравленно глядя на вошедших:

— Бомбу в вас надо было, господа большевики, а он под себя... Да и меня заодно...

— Вот где снова увиделись, господин Мышков, — проговорил Колоколов, вглядываясь в лицо говорившего. — Не гадал, что встретимся. Как это оказался здесь?

— Навестить свой дом. А дом отобрали...

— Папаша твой, господин Мышков, соборуется, а ты тут по лесу разгуливаешь.

— Дети учатся у родителей готовиться к смерти, — процедил ненавистно Мышков. — Вот я и готов.

Он стиснул зубы, голова гулко стукнулась о бревно. Боль выдавила глаза из орбит. Простонал тихо и со скрипом зубов.