— Нет. Пап. Конечно, не передумал, — ответил я, вложив в голос как можно больше тепла.

— Тогда слушай: в Хабаровске с тобой никто не будет знакомиться. Тебя будут изучать. Искать слабости. Если дрогнешь, сожрут.

— А если дрогнут они? — спросил я, хищно улыбнувшись.

Черчесов не увидел, но почувствовал мой настрой и усмехнулся.

— Тогда, сынок, они впервые за долгое время испытают страх и попытаются от тебя избавиться. Ведь ты станешь живым доказательством их слабости. Архаров шел по этому пути и посмотри, где он оказался?

На этих словах мне захотелось возразить, но в целом, Черчесов был прав. Архаров, и правда, слишком часто конфликтовал и слишком редко с кем-то дружил.

Поезд шёл до Хабаровска целых две недели, и к концу пути я уже чувствовал себя отбивной, а не человеком. Отсиженная задница, отлёженные бока и бесконечный стук колёс, отдающийся по всему телу мелкой дрожью.

Иногда мне казалось, что поезд возит нас по кругу. А рельсы идут не через заснеженные леса, а через воспоминания Черчесова, бурно выплёскивающиеся наружу. Всё, что мы проезжали, окрашивалось его прошлыми победами и поражениями. Он делился мудростью прожитых лет, а я был согласен далеко не со всеми тезисами, но в спор не вступал. Лишь кивал и давал понять, что слушаю его.

Черчесов говорил много, почти беспрерывно. Истории, анекдоты, воспоминания, политические подковырки, острые фразы — всё это он выбрасывал как игрок, готовый вскрыть карты и сорвать большой выигрыш. Этим выигрышем был я. Его последняя надежда на продолжение рода.

И чем больше он говорил, тем отчётливее я понимал: за этим бравадным фасадом прячется человек, который сам себя сделал несчастным. Слишком упрямый, чтобы просить о прощении. Слишком гордый, чтобы сказать «я не справился». Он врал, даже когда говорил правду — просто потому, что иначе не умел. Страх признать собственную слабость управлял его жизнью.

Хабаровск встретил нас белыми мостовыми и воздухом, наполненным ароматом дыма. Протолкавшись через толпу прибывших мы вышли из вокзала и попали на длинную площадь Его Величества Тщеславия.

Десятки закованных в бронзу памятников нынешнему Императору. Причём памятники были начищены так, что сверкали ярче солнца. Очевидно было то, что это лоск для нищих, прибывающих в столицу. Чтобы, выходя из поезда, все до единого понимали, кто властвует над их жизнями.

Миновав площадь, мы поймали такси и направились на аудиенцию с самодержцем. Административное здание, расположенное на противоположной стороне дороги от дворцовых ворот.

Черчесов выпрямился, будто сбросил с себя все болезни. Лицо стало серьёзным и собранным. На нём надет старый мундир — тот, в котором Черчесов, по его словам, однажды получил пять ран и поцеловал Французскую королеву прямо в нос. Смотрелся он в нём весьма комично, ведь мундир висел на Черчесове как на ребёнке, надевшем костюм отца. Тем не менее Черчесов был уверен, что его примет сам Император.

Прождав в очереди добрый час, мы попали в кабинет к советнику Императора, а может, его должность называлась иначе? Я не вдавался в подробности. Просто следовал за Черчесовым, готовым помочь мне в восстановлении рода. Чьего конкретно рода, он, разумеется, не знал. Советником оказался молодой безэмоциональный парень. Голос ровный, отстранённый.

— Его Величество никого не принимает. Ни сегодня. Ни завтра. Ни… в обозримом будущем. Приёмная закрыта. Вы можете подать прошение — оно будет рассмотрено в порядке очереди, — пробубнил он, не отрывая головы от документа, который сосредоточенно заполнял.

Черчесов даже не стал спорить. Только кивнул — с такой тяжестью и обидой, будто ему только что плюнули в лицо. Снова поймали такси и через полчаса попали в Имперскую канцелярию. А здесь всё то же самое. Равнодушие, скрип офисных стульев, да шелест бумаги.

За стойкой сидел клерк. Высокий, худой, с невероятно длинными пальцами. Он не встал, не поздоровался. Просто поднял на нас уставшие глаза.

— Чего вам?

— Я хочу зарегистрировать сына, — сказал граф и, прочистив горло, добавил, — как законного наследника рода Черчесовых. Это — Михаил.

Представил меня Даниил Евгеньевич, выкладывая на стол клерка документы, удостоверяющие личность, и родовые грамоты. Клерк окинул меня равнодушным взглядом.

— Сын, не сын… хоть собаку впишите, мне-то что, — буркнул он, бросая десяток листов поверх бумаг Черчесова. — Документы. Подпись — вот здесь, — он небрежно поставил галочки в нужных местах и вернулся к изучению монитора, стоящего напротив.

Я поставил подпись. Черчесов — тоже. Всё — слишком быстро. Слишком… обыденно и просто. Многовековые фамилии сводились к строчке и чернилам. Никогда бы не подумал, что так просто можно захватить чужой род. Пара фальшивых воспоминаний. Бац! И ты уже граф.

Стоит развить доминанту «Сопротивление ментальному воздействию», мало ли, кто встретится на моём пути? А то задурят голову — и я всю оставшуюся жизнь буду думать, что я пёс и должен жить в будке.

— Ну вот, — протянул клерк, ознакамливаясь с подписанными документами. — С этого момента Михаил официально признан наследником рода Черчесовых.