В конце первого курса каждый из нас должен был подготовить отрывок из какой-нибудь пьесы. Я взяла кусок из арбузовской «Тани». Подыгрывал мне студент второго курса Владимир Андреев (потом ставший художественным руководителем Театра Ермоловой). Оделась я для отрывка в соответствии со своим вкусом и веянием моды (шел 1948 год): на мне была белая капроновая кофточка, скорее всего говорившая о достатке семьи, и капроновые чулки. «Показали, — как сказал Володя, — отрывок достойно!» (Однако, как выяснилось позже, женскому коллективу комиссии очень, очень не понравилась моя слишком прозрачная капроновая кофточка!) Завистливый пуризм в те годы был у нас в большом ходу.

Посмотрели бы они на выходящих сегодня на сцену полуобнаженных актрис! Да их ни одной не было бы в театре. Всех убрали бы за безнравственность. Поняв, что актрисой мне не быть — это ясно, если внимание судей привлекла не моя Таня, а моя кофточка, которая потом долго обсуждалась на курсе, — я ушла из ГИТИСа. Так, к счастью, я, не став актрисой, стала переводчиком художественной литературы Португалии и Бразилии. Кстати, в ГИТИСе тоже был свой ректор, который, подписывая мне какие-то бумаги, когда я уходила, сказал: «Ну, какая из вас может быть актриса?! Да вы уже к сорока годам будете вот такой толстой и старой!» И он мне показал мой будущий объем, широко распахнув руки. Не хватило мне тогда ни ума, ни смелости предложить ему встретиться со мной сегодня!

Поступив в 1951 году в Московский педагогический институт иностранных языков им. Мориса Тореза (уже со знанием испанского), где я училась в группе испанских детей, приехавших в СССР в 1937 году, и, конкурируя с ними в знании грамматики их родного языка, я в 1957 году закончила его со знанием испанского и французского. А позже, уже работая на Московском радио в редакции вещания на Бразилию и Португалию, изучила и сдала экзамен по португальскому языку.

И вот теперь, держа в руках книгу «Семья фон Бреверн», я, при знании трех языков, поначалу никак не могла «врубиться», как говорит сегодня молодежь, и понять даже подписи под имеющимися в ней фотографиями. Потом все-таки освоила эту своеобразную и совсем незамысловатую для генеалогических текстов лексику. Однако отыскать линию отца, не имея практически достоверных сведений ни о деде, ни о прадеде, ни о родном брате отца, ни о двоюродном, было очень трудно. К тому же, теперь Латвия и Эстония, где когда-то жили Бреверны, были государства независимые и к русскоговорящим, пусть даже немцам, нетерпимые. Да и списаться с их архивами теперь было не так-то просто, а ехать в своем возрасте в Эстонию или оплачивать чью-то помощь в таком деле — просто нереально. А если иметь в виду, что в Эстонии идет реституция бывшей собственности прибалтийских немцев, и это сегодня волнует эстонцев, даже неэтично. Не уверять же мне их, что я не собираюсь претендовать ни на их земли, ни на их дома, ни на что-либо другое.

Я продолжаю вглядываться в лица нашей большой немецкой семьи. А вот и линия Жоржа и он сам собственной персоной, при всех своих регалиях, с французской женой, сыном, родителями, дедами и прадедами. Глядя на его родственников, я только укрепляюсь в мысли, которую высказала ему при первой встрече: «Нет, мы не близкие родственники!» Да, думаю, что и он, разговаривая со мной по телефону, сказал, что мы, возможно, очень близкие родственники, только ради того, чтобы заинтересовать меня и склонить к встрече. И это ему удалось. Только вот зачем? Он же ведь, без сомнения, знал, да, думаю, и проверил на Владимире, что мы отнюдь не близки. А может, просто ради знакомства и возможности нанести нам визит в Москве и пообщаться по-русски? Кто знает? Ведь, может, и этого не так мало для живущего всю жизнь в Париже эмигранта русско-немецкого происхождения, пусть даже со столь четко выстроенной родословной не в пример нам, советским Бревернам, вынужденным системой быть Иванами, не помнящими своего родства! А может, зачем-то еще? Зачем? Эта мысль не оставляет меня и сегодня.

Листаю книгу дальше. Ба-а-а! Да у прадеда Жоржа, Николая Георга Энгельбрехта фон Бреверна, родившегося в Ревеле, жившего в имении Изаак (Эстония) и под Санкт-Петербургом в имении Смолеговицы Ямбургского (Кингисеппского) уезда и там же похороненного, было одиннадцать детей!!!

А вот у деда Жоржа, рожденного в Нижнем Новгороде, был один-единственный ребенок — сын Анатоль, рожденный в 1910 году в Пензе, где он и жил с матерью до тех пор, пока эстонские Бреверны не вывезли их из России.

Так вот, вывезенное из Пензы семейство Анатоля едет к бабушке, владелице ресторана в Ницце. А из Ниццы в Париж, где в 1943 году у Анатоля рождается Жорж, уже четвертый ребенок.)

Интересно, каким таким доходным делом занимался отец Анатоля, и на что они, эмигранты из России, жили в Париже, имея четверых детей? Да-а-а, у каждого своё и каждому своё!

Между тем, мой (наш) отец, генерал-майор в Гражданскую войну (так сказали мне позже в Центральном архиве Министерства обороны в Подольске), в 1936 году уже был в числе командующего и начальствующего состава РККА и руководил учебной группой Московского учебного центра и даже закончил вечернюю Военную академию РККА, что было засвидетельствовано подписью наркома обороны Союза ССР Маршала Советского Союза К. Ворошилова.

И наша семья, естественно, до всех отцовских бед жила в достатке, но без каких-либо излишеств. Это точно!

И я опять достаю фотографии отца. Вот он в солдатской форме царской армии (апрель 1915 года), вот в форме прапорщика с Георгиевским крестом (какой это год?), а вот и в штатском. Это уже июль 1927 года. Меня еще нет, а брату уже три года. Какой ты красивый, отец! Я неотрывно смотрю в твои огромные немигающие глаза. Их взгляд завораживает, держит, не отпускает. Ты что-то хочешь сказать мне или спросить меня… Но что? Что? Что? Однако плотно сомкнутые в четком красивом рисунке губы вынуждают тебя хранить молчание. Так на кого же ты похож в этой книге, присланной мне с Жоржем немцами из Ганновера?

Я кладу твою фотографию рядом с портретом одного из родоначальников рода Бревернов — президента Российской академии наук Карла Германовича фон Бреверн. И тут же вспоминаю слова редактора Ленинградского отделения издательства «Художественная литература»: «Лилиана, да у вас с ним одно лицо. А ведь это начало XVIII века. Надо же, какие гены! Невероятно!»

Да, генетика — вещь упрямая. И сколько бы советские «ученые» умы ни старались ее опровергнуть, ничего не получилось.

Вот — пожалуйста! Глаза, надбровные дуги, тот же четкий рисунок губ — и у президента, и у отца. Он же сохраняется и передается из поколения в поколение. Но не у всех Бревернов, нет! Ветви-то разные. Так к какой же из ветвей родословного древа принадлежишь ты, отец?