— Не знаю, — ответил муж. — Может, это желание вызвать жалость собеседника или почувствовать себя политически современным?! Я, мол, тоже из семьи репрессированных.

— Жалость у кого, у Жоржа? Но ведь Жорж, хоть он и русский немец, родился и живет во Франции. А во Франции, как в любой другой европейской стране, вряд ли, как в России, любить умеют только мертвых…

— Ну да, а жалеть, ты хочешь сказать, умеют только счастливых… — продолжил он.

— Конечно, а потом, — сказала я, — не поставить родную сестру в известность, что объявился наш общий, пусть даже дальний, родственник (и это при полном отсутствии таковых в России), с которым он общается, как сказал Жорж, вот уже три года, это как?

— Да о тебе Вовка меньше всего думал. А может, наоборот: думал и пришел к заключению, что так будет лучше. Вы же практически не общаетесь. А уж вообразить, что Жорж может найти тебя в Интернете, он просто не мог.

— Да, родственников, конечно, надо знать, и близких особенно, хотя бы кто они и чем занимаются, — ответила я.

— Но ведь знают тех, с кем общаются. A он не только с тобой, он ни с кем не общается. И делает это сознательно, чтобы оградить себя от воспоминаний и, возможно, неприятностей, которые вдруг могут возникнуть в связи с этими воспоминаниями. А с тобой тем более: ты же единственный оставшийся в живых свидетель.

— Нуда, да!

— Слушай, уже четвертый час ночи, давай ложиться спать, ведь завтра рабочий день, — сказал он.

И, слава богу, лег и скоро заснул.

Я же прокрутилась без сна до самого утра и, естественно, работать над переводом не смогла. А потому принялась листать оставленные мне Жоржем разрозненные страницы «Книги аристократических дворянских родов». И очень скоро все по той же причине — недосыпу — затерялась в генеалогических дебрях ветвей известного дворянского рода Бревернов, воссозданных угловатым вычурным готическим шрифтом немецкого языка, знакомого мне по нескольким годам обучения в обычной московской школе.

Так вот, на страницах этой книги мужские и женские особи рода Бревернов плодились и размножались в Лифляндии и Эстляндии с 1663 года. Они вступали в браки с отпрысками других известных немецких, шведских и русских родов. Рожали детей, внуков и правнуков и, надо сказать, в больших количествах, вначале на побережье Балтийского моря, потом в Санкт-Петербурге и Москве царских времен, а потом и в разных странах мира, куда в семнадцатом году XX века многие из них эмигрировали.

Жившие в Санкт-Петербурге и Москве Иоганнесы, Фердинанды, Николаусы и Георги Бреверны звались Иванами, Федорами, Николаями и Егорами, добавляя для пущей убедительности в своем русофильстве к этим русским именам и русское отчество — Иванович, поскольку изначально наиболее распространенным именем Бревернов было имя Иоганнес.

Все они, как правило, находились на государственной службе: были членами государственных советов, вице-президентами юстиц-коллегий, служили по дипломатической части, как, скажем, Карл Германович фон Бреверн (1704–1744), который после своего короткого президентства в Российской академии наук при Петре I ведал вместе с Бестужевым-Рюминым всеми иностранными делами Российской империи. В армии же наиболее выдающимся военным был Александр Иванович Бреверн (Понтус Александр Людвиг фон Бреверн, 1814–1890), командовавший в 1851 году кавалергардским полком Его Величества Николая I. А с марта 1852 года был произведен в генерал-майоры. В декабре того же года, по просьбе эстляндского дворянина Магнуса де ла Гарди, Александру Ивановичу Бреверну, старшему сыну родной сестры де ла Гарди, которая была замужем за одним из Бревернов (отцом Александра), указом Николая I был присвоен графский титул и фамилия Бреверн де ла Гарди (потомственно). Повод: потомство графов де ла Гарди по мужской линии иссякло. Кстати, предок де ла Гарди — Магнус де ла Гарди Якоб (1583–1652), граф, шведский маршал (1620), возглавлял шведскую интервенцию в Россию, и в марте 1610 года во главе шведских войск вошел в Москву, изгнав оттуда поляков, если я не ошибаюсь.

С воцарением Александра II граф Александр Иванович Бреверн де ла Гарди был зачислен в свиту царя, командовал дивизиями, затем Харьковским военным округом, а с 1881 по 1888 год (уже при Александре III) и Московским военным округом (целых семь лет), проживая в Москве в Гагаринском пер. дом № 23, тел.: 315–07 [14] . Дослужившись до полного генерала в 1888 году, он был уволен в отставку и определен членом Государственного совета. Умер он в 1890 году и был похоронен в Гапсале, оставив жену Марию Александровну Воейкову, сына Николая и двух дочерей — Марию и Катю.

Его сын, граф Николай Александрович Бреверн де ла Гарди (1856–1929), был советником русской миссии в Гааге (1905–1906 гг.).

Все Бреверны и Бреверны де ла Гарди имели дома в Санкт-Петербурге, Москве и Подмосковье, а также Риге, Ревеле (Таллине), Гапсале и других городах Прибалтики, где позже они стали называться имениями.

Одно из них, в Москве, когда я еще ничего не знала о Бревернах, привлекло мое внимание в конце Великой Отечественной войны. Имения как такового, естественно, уже не было, но замок, а вернее, что-то вроде замка, стоял, как стоит и сегодня, на Волоколамском шоссе. Однако вопросом, когда он был построен, кому принадлежал, что было в нем после семнадцатого года и что в нем, обшарпанном, сейчас, я задалась относительно недавно, когда племянница мужа, выйдя замуж за англичанина, поселилась на «Покровских холмах» в коттеджном поселке, построенном для сотрудников американского дипломатического корпуса. Молодцы американцы! Ей-богу. Неплохое место выбрали для жизни. Вокруг лесопарковый массив Покровского-Глебова-Стрешнева. Чуть левее — пруды. И Москва под боком. А уж когда в очередной приезд Жоржа в Москву я получила через его посыльного книгу «Die Familie v. Brevern» [15] и увидела фотографию замка с подписью по-русски: «Замок во именiи Покровское Стрiешнево» и по-немецки: «Schloss Pokrowskoe b. Moskau», я узнала, что последней хозяйкой этого замка была Евгения Бреверн (р. 1840 г.), в замужестве миллионерша Евгения Шаховская-Глебова-Стрешнева, которая получила эту усадьбу и дом в наследство от мужа графа Михаила Валентиновича Шаховского-Глебова-Стрешнева.

Перестроив его в соответствии со своим «вкусом» и нравом, который так вот, всем и каждому, да еще и задаром, не позволял прогуливаться по ее владениям и где попало сорить, она сказала: «За все надо платить». Однако случившийся в России семнадцатый год явно вынудил покровско-глебово-стрешневскую хозяйку покинуть свою московскую усадьбу. Умерла она в 1924 году в Париже, похоронена в Гапсале. В доме ее в 1925 году был открыт музей, который в 1928 году был разорен и закрыт. Во время Великой Отечественной войны в усадьбе находился Дом отдыха военных летчиков, а чуть позже, по слухам, в нем проживал военнопленный Фридрих Паулюс [16] . Еще позже начавшаяся было реставрация закончилась в 1992 году пожаром. Теперь идет новая. Говорят, что в бывшем Покровском-Глебове-Стрешневе будет гостиница и ресторан.