Да какое это имеет значение, если ничего нельзя изменить и завтра проживающий в Париже родственник окажется у него дома. Конечно, то, что родственник живет в Париже и в Москве бывает только наездами, к лучшему. Во всяком случае, спокойнее. И он решил принять его. И принял. Где? Не знаю. Знаю только, что принял и принимает всякий раз, когда Жорж бывает в Москве, но меня в известность не поставил и, похоже, уже не поставит.

Жорж позвонил мне, как обещал, вечером в день прилета.

— Лилиана, это — Жорж, вечер добрый! Я в Москве и уже в гостинице «Балчуг». Завтра с утра я занят, рабочие дела. А вечером, согласно нашей договоренности, буду готов встретиться с вами, где прикажете.

— Приезжайте к нам!

— Спа-си-бо.

В этом произнесенном по слогам слове я почувствовала искреннюю благодарность за то, в чем он уверен не был.

— В семь, хорошо?

— Хорошо, — ответил Жорж.

— Тогда записывайте адрес и как нас найти.

Я продиктовала адрес, включая код и этаж, и дала все варианты, как до нас доехать.

— Можете и на метро, — сказала я, — до «Университета», где живет Владимир, вам привычнее. Только от «Университета» сядете на трамвай и по Вавилова — четвертая остановка.

— Еще раз спасибо за домашний прием. И до завтра.

Вот и подтверждение того, что он не ожидал, что будет принят дома. Европейцы стараются этого не делать. У них «кафе» — лучшее место для встреч по самым разным поводам.

— До завтра! — ответила я и положила трубку.

Так, завтра у меня трудный день: я должна выглядеть на все сто, дом — тоже и муж — тоже! Выйти из мастерской он должен заблаговременно, чтобы быть дома за час до прихода гостя! Нет, раньше назначенного часа гость не придет. Это у европейцев тоже не принято. Но лучше быть ко всему готовой.

С утра я испекла свой фирменный торт, убрала квартиру и села перед зеркалом. Что известно обо мне Жоржу из Интернета, кроме того, что я писала сама о своей литературной деятельности? Адрес, телефон и… год рождения! «Да, старушке за семьдесят, — думала я, ставя себя на его место, — и хотя голос молодой (мне всегда говорят, что у меня молодой голос) и человек она с юмором… но возраст есть возраст!» И пока я сражалась с ним, пустив, как обычно, в ход магию косметики, я все время думала о том, почему и с какой целью Владимир сказал Жоржу, что отец был репрессирован. Ведь вполне можно было сказать: умер, и все! Да, рано. Да, внезапно, да, очень жалко. Не вызывая у неожиданно объявившегося родственника (и родственника ли?) никаких эмоций, как, скажем, сочувствия к пострадавшему и его семье или негодования по поводу карательных акций тоталитарного советского государства. А может, имея такую фамилию, как наша, Владимир теперь хотел быть мучеником тоталитаризма, что сегодня у нас так модно? А может, у него был какой другой дальний прицел? Все та же реституция! Чем черт не шутит?! Ведь он даже не позвонил мне и не сказал, что объявился некто по имени Жорж — возможно, наш близкий родственник. Кстати, как давно он у них объявился? Не позвонил ни он, ни его жена, ни сын, мой племянник, которому я двадцать лет назад говорила, что в Париже на Сент-Оноре живет некто Жорж фон Бреверн, вот так. Нет, как-то жена брата позвонила мне и в свойственной ей конспиративной манере сказала: «Надо поговорить!» «О чем?» — с изумлением спросила я. «Разговор не телефонный!» — ответила она.

Боже! На дворе двухтысячный год, какая-никакая, но демократия. Да и все мы уже лет десять, как говорим по телефону обо всем, о чем заблагорассудится, а тут такая конспирация!

Что случилось? О чем ей надо поговорить со мной? А может, ему? Тогда почему звонит она? «Ты что-то хочешь спросить у меня, чего не можешь спросить у Вовы? — поинтересовалась я у невестки. — Но я ведь ничего нового не скажу. Потом, я не предатель по натуре!»

В каком году был этот разговор? Похоже, в девяносто девятом… потому что в девяносто восьмом я ездила с докладом в Италию, а в девяносто девятом в Испанию. И по возвращении из Испании, где-то в июне, неожиданно встретила на остановке трамвая ее и брата. И, естественно, поздоровалась с обоими, но мне ответил только брат. Жена его стояла, крепко сомкнув губы, и не раскрыла рта, даже когда я выходила из трамвая у рынка. «Ну, пока, будь здоров!» — сказала я брату. В ответ по его лицу поплыла плаксивая извиняющаяся улыбка. Но он и тут не обмолвился о том, что общается с Жоржем. Я же его пожалела (про себя, конечно): совсем плох. Но только теперь, кажется, поняла его извиняющуюся улыбку и то, о чем его жена, а скорее, они оба, хотели со мной поговорить, а вернее, договориться.

В шесть вечера я открыла дверь мужу.

— Ну ты даешь, — сказал он мне с порога. — Больше сорока тебе никто…

— Не шути, ради бога! Мне, честное слово, не до шуток.

— Ну, сорока пяти, от силы пятидесяти… Проверим на объявившемся родственнике. И как это у тебя получается?

Он переоделся, поел, и мы стали ждать гостя.

— Если он придет ровно в семь, то это точно твой родственник, — продолжал муж, подшучивая надо мной, намекая на мою пунктуальность и отвлекая от тревожащих меня мыслей.

— Знаешь, — сказала я, — поддерживать то, что отец был репрессирован, я не буду. Ты знаешь, я врать не умею, и учиться на старости лет этой науке не собираюсь. И что случилось, то случилось. Могло случиться и худшее, и нас никого не было бы в живых. И это более серьезное оправдание тому, что случилось. Потом, если завязывать отношения с объявившимся родственником, то они должны быть честными или никакими. Ты знаешь, что этим принципом я руководствуюсь всю жизнь. Во лжи человек вязнет, как в трясине, а правда все равно всплывает на поверхность.

— И что же, ты так все это прямо и выложишь Жоржу?

— Да нет, сначала посмотрим на него, что он из себя представляет. Послушаем, что он расскажет о себе, о своей работе в России, что захочет узнать о нас, нашей работе, нашей сегодняшней жизни. Может, вообще на беспокоящую меня тему и разговор не возникнет, хотя вряд ли. Если, конечно, он близкий родственник, то сходство по мужской линии с отцом должно быть обязательно. Он даже сказал мне, что Владимир очень похож на его дядю Николая.