Так я стала литсотрудником Государственного комитета по радиовещанию и телевидению при Совете министров СССР.

Вначале я осматривалась и приглядывалась ко всем и всему вокруг. Читала поступавшие из Бразилии письма, отвечала на них по имевшимся в редакции болванкам и извлекала из них интересные вопросы, отвечая на которые можно было сделать хорошую передачу, привлекая внештатных авторов, а иногда и обходясь собственными силами (написанный мною материал переводчики переводили на португальский), и старалась, конечно, держаться сотрудников дневной редакции. Пунктуально, в одно и то же время, ходила с ними в буфет обедать, а иногда даже в кафе «Прага» (Комитет тогда находился на Путинках в самом центре столицы), что очень скоро мне надоело. Потом, уже справляясь с кругом своих обязанностей (кстати, реорганизация испано-португаловещающих редакций произошла очень скоро, и я оказалась в «Редакции вещания на Бразилию и Португалию»), я стала подумывать, о чем бы еще написать в «Культурную жизнь СССР» или в «Передачу для молодежи», а может, и в передачу «А знаете ли вы?..», и даже начала работать с крупорушкой (так в то время мы называли портативно-примитивный магнитофон для записи голоса выступавшего). Но тогда я уже стала выходить за пределы редакции и знакомиться со всеми службами большого радиоколлектива, который мне очень нравился своим разноязыким братством. Кого здесь только ни было: испанцы, португальцы, бразильцы, чехи, венгры, французы, англичане, немцы, представители Индии, и Вьетнама — всех не перечислишь. Некоторые из них даже ходили в национальных костюмах. А когда все они во второй половине дня сходились в буфете, это было нечто феерическое. Языковый оркестр, в который нет-нет, да врывались отдельные русские слова и словечки, оглушал меня, когда «дети разных народов» стояли у кассы буфета и выбирали себе блюда русской кухни, спрашивая друг друга: «Que es кислая капуста?», «Was ist das пельмени? Огурец соленый». «Salgado, salgado» [23] , — отвечал кто-нибудь из старожилов. И сразу умолкали, когда садились за столы и ели.

Мне они нравились все, и я нравилась им всем сразу. И частенько, когда кто-нибудь из них спрашивал меня по-русски: «Новая? Вы есть кто?» «Страна, какая?», искренне удивлялись все без исключения, даже европейцы, слыша в ответ, что я — русская, Советский Союз. Меня распирала гордость. Вот так! Да, я всегда была стильно одета, но никогда не была стилягой, что нередко слышала на улице у себя за спиной; нет, нет, внутренней пустотой я никогда не страдала. Да и вся обстановка на иновещании была исключительной, сильно отличающейся от московских будней, и я старалась ни в чем не отставать и даже быть впереди всех. Никто из женской половины нашей редакции не ездил с тонвагеном [24] на запись репортажей. А я ездила с диктором на Бразилию, и запись с ним мы вели на два голоса. Так, мы с ним побывали на «Мосфильме», где я взяла интервью у Евгения Урбанского, снимавшегося тогда в фильме «Коммунист», потом в подмосковном зимнем студенческом лагере, на одном из московских заводов, и в наших репортажах всегда звучала музыка ветра, студенческих песен, заводской жизни. Я даже получила старое, потрепанное (на данный момент не было новой корочки) удостоверение собственного корреспондента Московского радио, чем была очень горда.

В конце 1957 года, не дождавшись полагавшейся Бернгарду Борисовичу двухкомнатной квартиры в строящемся кооперативном доме Академии наук СССР (почему двухкомнатной? Две комнаты у нас были и в якиманской коммуналке! Что мы выигрывали, выплачивая огромные деньги за кооперативную квартиру? Впрочем, да! Отсутствие соседей по коммуналке! И наличие собственных мест общего пользования!), мы въехали, и слава богу, в четырехкомнатную квартиру (доплатив большие деньги!), но на первом этаже, что было плохо, конечно. Но до этажа ли было нам тогда?! Бернгард Борисович болел, Юра все еще снимал мастерскую, а наша дочка — ей уже было четыре с половиной года — чаще жила у бабушки, чем у себя дома. А тут, переехав в четырехкомнатную квартиру, каждый из нас обрел свое собственное жизненное пространство, а Юрий — самую большую комнату под мастерскую, в которой теперь уже спокойно мог работать и день и ночь, забывая обо всем на свете. Еще бы! Ведь теперь его донимали грозными письмами деятели из Министерства культуры, присылавшие ему предупреждения о расторжении с ним договора на написание картины «Восстание декабристов». Ну не укладывался он в сроки, не укладывался. И однажды даже получил исковое заявление Дирекции художественных выставок и панорам Министерства культуры СССР.

Продлить договор мужа с Министерством культуры помогло мне как раз лежавшее в кармане удостоверение собкора Московского радио. Именно благодаря ему я спокойно прошла на прием к народному художнику СССР, действительному члену Академии художеств Сергею Васильевичу Герасимову и заручилась его поддержкой. Вот так! Теперь уже Юра работал дни и ночи напролет, забывая обо мне, тем более что я сама очень скоро перешла из дневной редакции в вечернюю, на выпуск к переводчикам и дикторам, став выпускающим редактором на Бразилию и Португалию.

Однако со временем я стала понимать, что забываю испанский язык, а в испанской редакции мест нет и не предвидется. Ведь за последние четыре года у нас в стране было выпущено такое количество дипломированных испанистов, что им, скорее всего, до конца дней придется конкурировать друг с другом. А потому я решила учить португальский, ведь на хорошей испанской почве он должен был быстро дать хорошие всходы. Семь часов каждодневного общения с носителями португальского языка и переведенными ими с русского на португальский текстами должны заставить меня заговорить по-португальски. Я должна была начать переводить на португальский хотя бы бюллетень новостей, ведь словарь их скуп и всегда однообразен.

Теперь я приходила на работу около четырех вечера, получала программу передач и весь материал, наработанный сотрудниками дневной части редакции. Потом бежала в отдел международной информации (где в то время работал мой ровесник Евгений Примаков), вернее, к ячейкам, в которых для каждой редакции лежал общий бюллетень новостей и комментарии обозрева-телей-международников. Приносила все в редакцию и с шести часов царствовала в ней одна: резала основной бюллетень и составляла свой, на Португалию и Бразилию. Потом всё — и бюллетень и комментарии — распределяла между переводчиками. Переводчиков в нашей редакции было буквально раз, два, и обчелся: Сатва Брандао (дочь первого секретаря Компартии Бразилии, окончившая исторический факультет МГУ, и, как выяснилось позже, при тесном с ней контакте, ученица моего свекра) и Франсиско Феррейра — португальский полуграмотный рабочий, который, когда умер Салазар [25] , а может чуть раньше, уехал на родину, где, зарабатывая на жизнь, публиковал в какой-то жалкой газетенке свои гнусные заметки под броским названием «Тридцать лет на службе у Кремля». Надо же!!! А у нас он на Первое мая и Седьмое ноября стоял на Красной площади у Мавзолея в числе особо приглашенных товарищей.

Так вот, переводчиков у нас в редакции (они же дикторы!) было двое и на обе страны сразу. Счастьем нашим было то, что в эфир наша передача шла в записи. Прямого вещания как такового в те годы не было ни на Португалию, ни на Бразилию (разве что иногда нам удавалось перевести и дать в прямой эфир на Бразилию полночное выступление Хрущева). Вот так мы и трудились какое-то время. Но потом из Бразилии приехал Антонио Паим, приехал, чтобы жениться на своей любимой русской девушке и увезти ее в Бразилию, и какое-то время поработал у нас диктором. Потом, уже позже, приехал бразилец (с индейскими корнями) по имени Мартин, с женой и сыном, искалеченным полиомиелитом, в надежде вылечить его в советской стране. Но, потеряв здесь красавицу-жену Ану и не вылечив сына, улетел (куда, не помню) и погиб в авиакатастрофе, оставив у нас на радио по себе и Ане добрую память. А когда много позже по контракту приехали бразильцы Вера и Иб Керн, на Бразилию был взят новый выпускающий. Ну, а на Португалию твердо осталась я, и все передачи продолжали переводить и читать Брандао и Феррейра, Феррейра и Брандао. А между тем, португальское произношение сильно отличается от бразильского, да и лексически язык в Бразилии далеко ушел в развитии от своего португальского прародителя. Но что было делать? И мы все ждали, ждали, и я особенно, что вот-вот к нам приедут молодые, образованные, звонкоголосые португальские дикторы.

А пока, раздав тексты переводчикам, я то и дело наведывалась к ним на третий этаж, где стучали машинки испанских, латиноамериканских, португальских и бразильских переводчиков, которые сидели всем скопом в одной большой комнате, и забирала сделанную ими работу. Все они, кроме двух русских девиц, были иностранцами. И меня, новенькую, они привечали. А один из них, уже не молодой по тогдашним моим понятиям (ему в то время всего-то было сорок пять лет), казалось, просто ждал моего появления в дверях, чтобы, оторвав руку от клавиш, поднять ее вверх и поприветствовать меня. Позже он даже стал вставать из-за стола при моем появлении и, подходя ко мне, шутить, заговаривая со мной на самые разные темы, что меня озадачивало и даже начинало раздражать.