В абрамцевской деревне, где была снята дача, цвела и благоухала черемуха, раскрывались набухшие кисти сирени и голубели незабудки, выстилавшие правый берег тогда уже обмелевшей Вори, к которой мы каждый день, встав рано утром, сбегали, прихватив полотенца и мыло, чтобы умыться ее освежающей, незамутненной водой. Потом, вернувшись с реки, завтракали и, взяв на всякий случай корзинку, шли через соседнюю деревню в темневший на горизонте лес, который уже тогда настоящим лесом не был, поскольку, едва углубившись в него, очень скоро с левой стороны возникал забор (как потом мы узнали) одного из участков будущего дачного поселка Академии наук СССР. (Строили его в тот год пленные немцы. Один из них как-то даже забрел в деревню, где мы снимали дачу, постучал в наш дом и попросил хлеба. Юра, естественно, вынес ему буханку.) Нас радовал любой найденный в лесу гриб. Мы показывали его друг другу, осматривали вокруг землю, надеясь найти еще и еще, если, конечно, это были не сыроежки, и шли дальше. В середине июля в заросшем крапивой малиннике мы собирали малину, которую потом с удовольствием ели с молоком (у хозяйки дома была своя корова). Вечерами же, когда темнело, мы слушали деревенскую гармонь и разбитные частушки гулявшей далеко за полночь абрамцевской молодежи. В воскресенье к нам приезжал работавший всю неделю в Москве Бернгард Борисович с домработницей Еленой Ивановной, уже много лет помогавшей по хозяйству семье Кафенгаузов. Она прекрасно готовила. Пирожки с мясом и капустой и витушки (так она называла посыпанные сахарным песком и корицей крендельки) были ее коронным номером.

С Бернгардом Борисовичем мы с Юрой ходили то в поселок художников, где жили родственники четвертой сестры Тамары Андреевны — Варвары Андреевны (он стоял на краю большого оврага), то в дачный, стоявший на высоком берегу реки Вори, где снимал дачу Роберт Рафаилович Фальк, с которым Бернгард Борисович был в дружеских отношениях. Ну и, конечно, гуляли в музее-усадьбе «Абрамцево».

Вот не помню только, писал ли тогда в Абрамцеве Юрий пейзажи? Похоже, нет! Мы, бесконечно счастливые, что теперь могли быть вместе и днем, и ночью, целиком и полностью были заняты друг другом. Нет, и все-таки он что-то писал.

В Москву мы вернулись в двадцатых числах августа и почти тут же сыграли (как принято было говорить) свадьбу. Свадьба была более чем скромной (1948 год!) и, естественно, дома. Собрались родители, родственники и наши школьные товарищи.

Цветов нам нанесли столько, что ими оказалась заставлена вся двенадцатиметровая комната. Свободной от цветов осталась только двухспальная тахта, на которой нас ждали подушки, постельное белье и ватное стеганое одеяло золотистого цвета, под которым нам Тамара Андреевна пожелала дожить до золотой свадьбы. (Мы не только выполнили ваше пожелание, Тамара Андреевна, но и перевыполнили — мы дожили с Юрой до бриллиантовой свадьбы (шестьдесят лет!), правда, под другим одеялом.)

И вот, когда гости разошлись и мы отправились в свою двенадцатиметровую комнату, утопавшую в принесенных нам на свадьбу огромных георгинах самых разных расцветок, которые стояли торчком, точно в карауле, я, сравнив их с букетом Юры, с обидой сказала:

— Посмотри, какие огромные торжественные букеты! А твой? Маленький.

Юра промолчал.

Постелив постель, мы легли под золотое одеяло и крепко уснули на теперь уже законном супружеском ложе. А когда на следующий день утром проснулись, то обнаружили, что все великолепные головки георгинов поникли, а некоторые из них даже обнажились, сбросив свой разноцветный головной убор. Лепестки цветов устилали стол, стулья, пол. И только один букет белых чистых хризантем, которые принес мне Юра, торжествовал победу над своими зелеными собратьями… и надо мной тоже.

— Что это?!

Юрий засмеялся:

— Да они же держались на палочках, воткнутых в их головки. Я это сразу увидел, но решил промолчать.

Вот так началась наша сказочная жизнь в двенадцатиметровом кабинете профессора Кафенгауза, который уступил его нам, перебравшись со своим письменным столом, книгами и бумагами в общую, большую (как говорили тогда), двадцатиметровую комнату.

Надо сказать, что родители мужа от нас ничего не требовали, кроме учебы, и во всем нам помогали: поили, кормили, одевали, давали деньги на мелкие расходы и на большие, воспитывая нас и уча жизни. А мы, влюбленные друг в друга, теперь, имея право это не скрывать, старались ни на минуту не расставаться. И когда Юрию нужно было подать документы в Московский государственный институт им. В. И. Сурикова, ни о чем не задумываясь, пошли вместе, что вызвало, надо сказать, у Бернгарда Борисовича явное раздражение: «Зачем этот семейный поход?! Мы идем (он, естественно, шел с сыном, чтобы переговорить с Сергеем Васильевичем Герасимовым. Он тогда, кажется, был ректором института) — по делу, а не на прогулку!» — говорил он довольно громко, вышагивая впереди нас. Мы молчали. А что можно было возразить на вполне разумный довод разумного человека. Ничего. Тем более, что причиной тому было наше детское поведение, хотя в ежедневном общении с нами он иначе, как детей, нас и не воспринимал.

Да, мы, конечно, были для него детьми, как и для Тамары Андреевны. Это так.

Сама же Тамара Андреевна, будучи художником-графиком (она училась во ВХУТЕИНе, но была отчислена чуть ли не на последнем курсе за свое дворянское происхождение и диплом не получила), всю свою жизнь рисовала «в стол». В ее художественном наследии, в частности, графические циклы на темы «Пиковой дамы» Пушкина, сказок Гофмана и «Повести о двух городах» Диккенса, а также крымские, звенигородские и таллинские пейзажи пером и акварелью.

В 2009 году в Москве в Центре книги ВГБИЛ им. М. И. Рудомино вышла в свет замечательная книга «Русский круг Гофмана», в которой впервые опубликованы ее иллюстрации к повестям Гофмана «Золотой горшок» и «Песочный человек», за что низкий поклон составителю книги Н. И. Лопатиной и ответственному редактору книги Ю. Г. Фридштейну.

Так вот, опоздав, как оказалось, с подачей документов в Суриковский, Юрий вынужден был подать документы в Высшее художественно-промышленное училище, бывшее Строгановское, куда, как и в Суриковский, пришли в те послевоенные годы участники войны и члены партии, многие из которых имели неполное среднее образование. А потому москвичи, получившие аттестат зрелости, естественно, были освобождены от изучения общеобразовательных предметов (за восьмой, девятый и десятый классы).

Тогда-то Юрий и подал по совету Игоря Эммануиловича Грабаря (Бернгард Борисович был с ним в дружеских отношениях) свои документы еще и на заочное искусствоведческое отделение филологического факультета МГУ. И стал учиться сразу в двух вузах, что, честно говоря, стало отнимать его у меня. Но тут я, вылетев из педагогического института за стихи, поступила наконец в ГИТИС (однажды я уже осталась за бортом волшебного парусника моей мечты, дойдя до конкурса в школе-студии МХАТ и Щепкинском училище) и тоже отдалась учебе, пропадая допоздна в ГИТИСе, чем тут же восстановила status quo в нашей семейной жизни.