Гигант взревел еще громче, запутался, начал барахтаться, пытаясь освободиться. Оглобля выпала из его рук.

— Парни, ко мне! — крикнул я своим.

Сокол, Медведь и Ноко, вместе с парой матросов, уже были наготове. Они мигом спрыгнули на берег и, пока Кузьма, ослепленный и разъяренный, пытался сорвать с себя сеть, навалились на него со всех сторон. Повалить такого медведя было непросто, даже впятером. Он отбивался с невероятной силой, рычал, как раненый зверь. Но сеть сделала свое дело — в конце концов, мы общими усилиями завалили его на землю и крепко связали веревками, которые принесли матросы. Кузьма еще некоторое время бился, хрипел, потом обессилел и затих, лишь тяжело дыша и вращая налитыми кровью глазами.

Священник подошел ко мне, низко поклонился. Его руки дрожали.

— Спаси Господи! Благодарю тебя от всего сердца!

Местные подхватили Кузьму, утащили его куда-то. Я кивнул священнику в сторону пирса, мы отошли.

— Меня зовут Итон Уайт — по-русски произнес я — Негоциант из Портленда.

Просто обзываться банальным торговцем не хотелось.

— Откуда знаешь русский язык? — удивился священник, тоже представился — Отец Леонтий меня зовут. Я местный пастырь. Уайт… Фамилия то не не русская! Но говоришь ты по-нашему чисто. Откуда же ты, чадо? Не из беглых ли каторжан?

— Нет, отче, — я усмехнулся. — Я потомок русских переселенцев. Мои предки еще в начале века осели в Калифорнии, в Форт-Россе. Слыхали про такой?

Лицо священника просияло.

— Форт-Росс! Как же не слыхать! Земля русская, хоть и под чужой пятой теперь… Значит, ты наш, из поповцев?

Это он про старообрядческую общину?

— Родители погибли, когда я был в отрочестве. Воспитывала американская семья. Только что и знаю… — я перекрестился двоеперстно справа налево. Чем очень обрадовал Леонтия, тот аж приобнял меня.

— Есть в тебе дух наш древний! А молитвы выучишь. Я и помогу.

— Помогите прямо сейчас. Что у вас тут творится?

Священник тяжело вздохнул:

— Этот Кузьма, наш бывший староста… у него запой уже пятый день. Совсем озверел, никого не слушает. Мы уж и так, и эдак… Никак с ним сладить не могли. Всех мужиков наших побил, индейцам тоже синяков наставил.

— Что же он так пьет сильно?

— По зиме семья у него угорела в избе, когда был на охоте. Жена и трое деток. С тех пор не в себе.

— Дай Бог отойдет…

— А пойдем ко мне! — священник взял меня под руку. — Откушаешь с нами, чем Бог послал. Матушка моя, Агафья Лукинична, будет рада гостю. Да и рассказать тебе надо многое. Ты уж извини нас за этот срам с Кузьмой… Бедовый он.

Дом священника, отца Леонтия, как он представился, стоял чуть поодаль от причала, на небольшом пригорке, рядом с церковью. Крепкий, рубленый, с резными наличниками на окнах, он выглядел ухоженным и основательным. Внутри было чисто, пахло свежеиспеченным хлебом и какими-то травами. На стенах — образа в тяжелых окладах, под ними — вышитые рушники. Посреди комнаты — большой стол, покрытый домотканой скатертью.

Матушка Агафья Лукинична оказалась полной, румяной женщиной лет пятидесяти, с добрыми, немного усталыми глазами. Она встретила меня поклоном, попотчевала квасом, усадила за стол. Пока она хлопотала у печи, отец Леонтий начал свой рассказ.

Поселок Русская Миссия, или, как его называли местные, Ново-Архангельское, был основан еще в начале века Российско-Американской компанией как торговый пост для скупки пушнины у местных племен. После продажи Аляски американцам, компания ушла, но часть русских поселенцев, в основном староверы, не пожелавшие возвращаться в Россию, где их ждали гонения, остались здесь. Они жили обособленно, сохраняя свои традиции, веру, язык. Власти — сначала русские, потом американские — про них почти забыли. Жили своим трудом — охотой, рыбалкой, огородничеством. Торговали понемногу с заезжими коммерсантами да индейцами. Священники пытались обратить в свою веру местных, но не очень успешно. Нет, кое-кто перешел, но продолжал поклоняться разным духам, слушать шаманов.

— Трудно нам здесь, Итон, — вздыхал отец Леонтий. — Народ разбредается, молодежь тянется к соблазнам мира. Старики уходят, а новых рождается мало. Да и власти американские нас не жалуют. Мы для них — чужие, непонятные.

Я слушал его, и в душе росло странное чувство. Эти люди, заброшенные на край света, забытые своей родиной, сумели сохранить себя, свою веру, свою русскость. В их жизни было что-то настоящее, нетронутое цивилизацией.

На столе появились щи из свежей капусты, пироги с рыбой, соленые грибы, моченая брусника. Простая, но невероятно вкусная еда. Мы ели, разговаривали.

После обеда священник повел меня в церковь. Небольшая, но очень уютная, она была построена руками самих поселенцев. Иконостас был старинный, иконы — темные, намоленные. Отец Леонтий зажег свечи, и их неровный свет озарил лики святых.

— Вот, — он указал на икону Спаса. — Перед ней еще мой дед молился, когда сюда пришел. Она нас хранит.

Я постоял немного, глядя на древние образа, чувствуя, как на душе становится спокойнее. Потом достал из кармана свой небольшой кошелек. Денег у меня после всех приключений оставалось не так много, но я вынул оттуда пятьдесят долларов — почти все, что было наличными — и положил их на блюдо для пожертвований.