Убогий деревянный причал был забит рыбацкими лодками и парой небольших речных пароходиков, ожидавших, видимо, начала навигации. На берегу копошились люди — мрачные, обветренные лица индейцев-юпиков, подозрительного вида бродяги и, конечно, моряки. Пьяные крики и грубый смех доносились из строения, над которым красовалась кривая вывеска с непритязательным названием «Салун». Судя по доносящимся звукам расстроенного пианино и женскому визгу, там уже вовсю шло веселье, несмотря на ранний час.

— М-да, веселое местечко, — пробурчал Финнеган, разглядывая порт в бинокль. — Дыра дырой. Но лоцмана здесь найти можно. Говорят, лучшие знатоки Юкона — индейцы племени хан. Они выше по реке живут, но сюда забредают на заработки.

Мы спустили шлюпку. Я взял с собой Калеба, боцмана и Артура — пусть парень посмотрит на «романтику» Севера. Высадившись на скользкий, покрытый рыбьей чешуей причал, мы сразу окунулись в атмосферу портового поселка на краю света. Грязь под ногами, пьяные матросы, шатающиеся от одного склада к другому, собаки, роющиеся в кучах мусора. В нескольких лачугах, судя по тусклым красным фонарям над дверями, располагались бордели. У входа в один из них я заметил пару молодых индианок с пустыми, усталыми глазами. Они курили трубки и безразлично смотрели на проходящих мимо мужчин. Мерзость. Хотелось поскорее сделать дело и убраться из этого вертепа. А тут еще Артур маху дал. Начала расспрашивать боцмана о расценках на «мохнатое золото».

— За пару долларов дадут — засмеялся Фогель — Только как бы чего на винт не намотать. А ты парень, бабу еще не нюхал?

Я резко обернулся, сделал замечание боцману. А потом накинулся на Артура:

— Тебе не стыдно?! А если Маргарет узнает о твоих интересах??

— Так я это… просто из любопытства!

— После такого любопытства у людей носы чернеют и отваливаются. Про сифилис слыхал?

Больше вопросов не было.

Мы сходили посмотреть развалина русского форта Святого Михаила — когда-то здесь была жизнь — флаг на мачте, солдаты в серых шинелях, дым из труб. Теперь же — только ветер и гнилое дерево.

Сухое бревно под ногой хрустит. Я перешагиваю через развалившуюся изгородь, когда-то бывшую частоколом. Между прогнивших кольев — обломки: ржавая железка, клочья парусины, синие осколки разбитой бутылки. Кто-то выпил здесь свою последнюю, тихо проклиная мороз.

В центре редута — остатки бруствера, крошечная площадка, обнесённая гнильём. Здесь, должно быть, стояли пушки. Теперь лишь щепа и чёрная земля, вмерзшая в лёд. Я нагибаюсь — под слоем мха прячется медная пуговица, зелёная от времени. Я кладу её в карман, не зная зачем.

Рядом — приземистый сруб, почти целый, хоть и крыша провалилась. Я захожу внутрь, вдыхаю запах старого дерева, дыма, заплесневелой ткани. На стене — следы копоти и вырезанные в бревне буквы. Кириллица. «Господи, спаси нас…» Ниже — имя: «Иван». Больше ничего.

Делать тут исключительно нечего, возвращаемся в порт.

К нашему удивлению, лоцмана удалось найти быстро. Видимо, слух о прибытии нового судна уже разнесся по поселку. Это действительно оказался индеец племени хан — немолодой, жилистый, с лицом, похожим на выделанную кожу, и шромом через весь лоб. Звали его Тагиш Чарли, хотя я сомневался, что это его настоящее имя. Говорил он на ломаном английском, но суть уловить было можно.

— Лед… три дня, может два… пойдет совсем, — сказал он, глядя на реку. — Юкон — река большая, сильная. Лед быстро уносит. Потом можно идти. Я знаю путь. До Сороковой мили доведу.

— Отлично, Чарли, — кивнул Финнеган. — Сколько возьмешь?

Торговались недолго. Цена была разумной. Я отказался платить аванс — предложил выдать денег при входе в русло. Чем заслужил полное одобрение капитана и боцмана. Похоже, они ни на грош не верили индейцу.

— И вот что, Итон, — сказал Калеб, когда мы возвращались на шлюпку, стараясь не смотреть по сторонам. — Команду на берег не пускаем. Ни под каким предлогом. Место гнилое. Напьются дрянного виски, передерутся, по бабам пойдут… Потом половину не соберем, а вторую придется из местного кутузки выкупать, если она тут вообще есть. Пусть лучше на борту сидят. От греха подальше.

Я был с ним полностью согласен. Атмосфера Святого Михаила отбивала всякое желание сходить на берег без крайней нужды.

Два дня ожидания тянулись медленно. Мы стояли на рейде, наблюдая, как течение постепенно выносило лед в море. Глыбы с грохотом сталкивались, крошились, уплывая на юг. Ветер стих, погода налаживалась. Команда скучала, матросы ворчали, но приказ капитана был строг — на берег ни ногой. Я провел это время, проверяя груз, уточняя последние детали с Финнеганом и пытаясь игнорировать мрачную ауру редута Святого Михаила, доносившуюся с берега вместе с пьяными криками и запахом гнили.

Наконец, утром третьего дня Тагиш Чарли прибыл на борт.

— Пора, — коротко сказал он, кивнув на чистую воду.

Якорь подняли под мерный скрип лебедки. Паровая машина заработала, выпуская клубы пара. «Северная Дева», развернувшись, медленно двинулась вверх по течению. Великая река приняла нас в свои мутные, холодные объятия.

Медленно, словно древний левиафан, нехотя пробуждающийся ото сна, «Северная Дева» ползла вверх по течению Юкона. Могучая река, едва освободившаяся от зимних оков, еще не вошла в полную силу, но уже демонстрировала свой суровый нрав. Фарватер петлял, как пьяный гуляка, то сужаясь до опасной узости, то неожиданно разливаясь широким, мутным потоком, усеянным предательскими мелями. Вода, цвета крепко заваренного чая, несла с собой вырванные с корнем деревья, коряги, целые острова из сплетенных веток и речного мусора. Их темные, полузатопленные силуэты то и дело возникали из мутной воды, готовые вспороть борт неосторожному судну.