Червовый бокал — Шарлемань.

В Амстердаме Мануэль де Пименталь, подобно другим эмигрантам-беженцам, вел вполне беспечную жизнь и даже преуспевал. Между тем на его родине творились страшные дела.

Кукольная комедия

Воскресным утром был сожжен

Какой-то иудей.

Под пыткою сознался он

В греховности своей.

На казнь глядели сотни глаз

Сеньоров и сеньор.

И слышал он в свой смертный час

Толпы нестройный ор.

То ль крик, то ль карканье ворон —

И корчился злодей.

Вокруг лишь кукол видел он,

Похожих на людей.

А тем же вечером, когда

И в ложи, и в партер

Пришли все те же господа,

Любители премьер —

Веселый смех не умолкал

И был не показным,

И зал охотно подпевал

Куплетам озорным.

На сцене — куклы... А глядишь —

И в зале, ей-же-ей,

Полно всё тех же кукол, лишь

Похожих на людей.

Кричали в зале: «Автор! Бис!

Сюда! Качать его!..»

Но автора не дождались,

Не ведая того,

Что он отныне — не у дел,

Что попрощались с ним,

Что утром это он глядел

На них сквозь едкий дым.

Сквозь мутный дым, сквозь смертный мрак,

В час гибели своей

Он видел только кукол, так

Похожих на людей...

Так был казнен Антониу Жозе да Сильва, по прозвищу Жудеу («Еврей»), — португальский драматург, крещеный еврей, автор многочисленных комических опер для театра марионеток. В день его казни в лиссабонском театре марионеток Байрро-Альто шла последняя комедия «португальского Плавта» да Сильва, и ей рукоплескали те же зрители, которые утром с жадным интересом наблюдали за казнью.

Куклы, куклы...

Одни куклы плясали на театральных подмостках, другие над ними смеялись.

Но были и третьи, выходившие на иные подмостки.

Аутодафе соломенных кукол

Спят купцы и мореходы ранним утром в Амстердаме,

Но грохочут барабаны тем же утром в Лиссабоне.

Там, на сцене, на помосте — дань трагедии и драме,

Там грехи напоминают о суде и о законе.

Там торжественно шагают и монахи, и солдаты,

И ползут за ними следом осужденные злодеи.

Не спасут злодеев деньги — мараведи и дукаты,

Не избегнут воздаянья колдуны и чародеи.

Над столбами, над помостом, словно парус — черный купол.

Барабаны умолкают — лишь молитвы да рыданья.

Следом за еретиками на шестах проносят кукол

Из холста, соломы, красок — тем злодеям в назиданье,

Что побегом или смертью избежать суда хотели.

Имена и преступленья намалеваны на платье.

Их поймать святые судьи не смогли — иль не успели,

Вместо них костер подарит куклам смертное объятье.

А над площадью притихшей,

Над толпой, глядящей жадно,

В золотых лучах рассвета

Загорается костер.

Высоко подняв распятье,