Я думала, Шаоян призывает слуг или чудовищ, чтобы забрать корону, но он всего лишь преобразил передний двор.

— Из какого ты домена, Шаоян? — Возможно, ему нет дела до короны?

— Из Срединного, госпожа. Вызвав меня, вы пригласили в свой дом катастрофу, не так ли?

— Ха…

Печать все еще связывает меня с демоном, он все еще заботится обо мне, если архитектурные изменения в павильоне можно назвать заботой. В конце концов, Шаоян не напал на меня.

Возможно, я тешу себя иллюзиями.

Как бы то ни было, лучшее, что я могу сейчас сделать, это вспомнить, что я не ужинала и не завтракала. Умные мысли редко приходят на голодный желудок.

— Госпожа?

— Я прогуляюсь до чайной. Нет необходимости меня сопровождать.

— Госпожа, слуга до сих пор не подал вам чаю! Слуга понял свою вину! Прошу вас, позвольте мне исправиться! — Не дожидаясь ответа, он подхватывает меня под руку и мягко увлекает в сторону внутреннего дворика.

Я несколько теряюсь от его напора и уступаю.

Почему бы и не поговорить, раз Шаоян настаивает? Я направляю потоки ци по телу — какое-то время я не буду чувствовать ни усталости, ни голода.

Он провожает меня в устроенную над декоративным прудом беседку и помогает сесть, будто идеально вышколенный слуга. Я ему… не верю. Ему забавно? Насколько высокое положение он занимает, если его развлекают подобные игры? Хмыкнув, он шевелит пальцами, будто перебирает невидимые струны, и со своего места мне видно, как открываются двери павильона и из проема появляется поднос с чайником и пиалой.

Даже интересно… Шаоян предложит мне пожевать листья, заварит чай отравленной водой из колодца или удивит?

Поднос ровно скользит по воздуху, словно лодка по тихой водной глади.

— Хорошо, очень хорошо, — хмыкаю я.

— Придет день, госпожа, и будет ваша очередь подать мне чай.

— Разве что яд.

— О, не беспокойтесь, я устойчив к ядам, можете подать яд, из ваших рук я выпью с радостью.

Шаоян щелкает пальцами, и чайник поднимается над подносом, наклоняется.

Что демон имел в виду, обещая, что мы поменяемся ролями?

Дразнит или видит возможность?

Когда чайник встает обратно на поднос, Шаоян поворачивается и подхватывает пиалу, ставит на открытую ладонь и придерживает пальцами другой руки, жест знатного господина, не слуги, который бы удерживал пиалу обеими ладонями, сложенными чашей.

— Ты хорошо знаком с этикетом, принятым во дворце.

— Спасибо за похвалу, госпожа. — Он склоняется и протягивает мне пиалу.

Я не могу удержаться от мелкой провокации и замираю, глядя на Шаояна сверху вниз. По правилам он не должен шевелиться, пока я не возьму пиалу.

— Откуда ты взял воду? — уточняю я.

— Не принимайте близко к сердцу, госпожа. Я всего лишь растопил для вас тысячелетний снег с вершины Лотосовой горы, — говорит небрежно, таким тоном можно сообщить, что сбегал до реки, но не то, что потратил на меня настоящее сокровище.

И сокровище точно не из моих сундуков — у меня тысячелетнего снега, который не растает даже в самой жаркой пустыне, никогда не было.

Почему… Шаоян тратит его на меня? Добровольно, по собственной инициативе?

Когда я беру пиалу, пальцы у меня подрагивают, и Шаоян это, конечно, замечает, усмехается. Я смотрю на поднимающийся над пиалой пар, делаю глубокий вдох. Шаоян не солгал — горячий чай пахнет морозной свежестью.

Осторожно пригубив, я делаю первый глоток. Горло обволакивает жаром и холодом одновременно. На языке будто тает сладковатая льдинка, добавляются нотки благородной чайной горечи. Аромат раскрывается, становится терпким, с коричным оттенком. Так пахнет лотос…

Я делаю еще глоток.

Тысячелетний снег не тает благодаря накопившейся в нем ци, и сейчас вся эта энергия растекается по моему телу. Мне начинает казаться, что внутри меня бушует колючая метель. Пустая пиала выскальзывает из ослабевших пальцев, а следом и я соскальзываю с каменной тумбы в объятия очень довольного Шаояна.

В сознание я возвращаюсь рывком. Перед глазами пляшут звездочки, во рту сухо, будто я не два глотка чая сделала, а выдула целую бутыль крепкого вина. Самое неприятное, что мне одновременно и жарко, и холодно, а еще в ушах шумит, и в голове туман.