Степь, представшая перед глазами Амана, напомнила ему утро из детства, вырванные с корнем безжалостным железом зеленые ростки… Один ли безумец на свете?

Самоходка стояла у самого края балки и была целой. Вокруг нее валялись трупы гитлеровцев.

— Вот эта машина, — кивнул головой Мухаммедов.

— Как все произошло? — спросил Аман.

— Когда она подкатила совсем близко, Кержач отдал команду: "Не стрелять!"

— Почему?

— Не знаю. Приказ есть приказ.

— Дальше?

— Немцы, наверно, подумали, что нас уже нет. Но все же, остановив машину, подождали немного, а потом стали вылезать. Но тут мы их и долбанули, аж пух и перья полетели.

— К машине! — скомандовал Аман и, перевалившись через бруствер, побежал.

Мухаммедов топал за ним.

— Я сам видел, как Кержач нырнул в люк! — хрипел он сзади. — Жду, жду, а его нет. Кричал — не отзывается.

Подбежав к самоходке, Аман постучал по металлу прикладом автомата, позвал:

— Кержач! Ты жив?

— Я стучал, не отзывается! — пояснил Мухаммедов.

— Тише! Вроде, стонет!

— Верно! Похоже, что стонут.

— Слушай, Мухаммедов, я сейчас полезу внутрь, а ты — гляди в оба и прикрывай, в случае чего.

— Нельзя вам туда, товарищ сержант, — забеспокоился боец. — Вас наверху сразу же снимут!

— Прикрой!

Сильным броском Аман бросил свое ставшее невесомым тело на стылую сталь самоходки, ящерицей протиснулся в люк. Оттуда слышался уже явственный протяжный стон. Сердце Амана радостно забилось.

— Пашка! Жив!

Плоское лицо Кержача попыталось изобразить нечто вроде улыбки, но тут же улыбка сменилась гримасой боли.

— Где рана, Паша? Болит?

— У, рыжая стерва! Горит, спасу нет! А ты, политрук, молодец! Спасибо, что не забыл меня, пришел. Ребята сделали все, что могли и…

— Я видел, Паша. Вечная им слава! Пакет есть? Давай перебинтую! То ты меня, теперь — я тебя.

— Я пробовал сам — не получается. Тесно здесь… Да и сознание, кажется, терял…

— Зачем в самоходку полез? Пригнать ее к нам хотел, что ли?

— Не пригнать, а формуляр… документы… Ох, совсем ты не умеешь перевязывать, политрук! Руки у тебя, как клещи! Не то, что у сестрички из санроты.

— Потерпи! Документы можно было у убитых солдат взять.

— Я же шофер, понимаешь? Это же моторизованная часть…

— Черт, как это я сразу не сообразил! По формуляру на машину мы можем узнать номер части?

— Ну да…

— Молодец, Кержач! А теперь крепись, братишка! Будем вылезать на свет божий.

— Ты не моряк, случаем, политрук?

— А что?

— Моряки друг друга братишками называют.

— Когда-то мечтал о море, Паша, — вздохнул Аман. — Ну, пошли?

— По-лезли! — ухмыльнулся Кержач.

— Давай помогу.

Когда Аман протискивал Пашку сквозь люк, тот застонал, обмяк и стал сползать из люка вниз. Аман похвалил его и, удерживая, крикнул:

— Мухаммедов!

— Здесь я!

— Принимай! Осторожнее, он ранен!

— Ясно!

Глотнув сверху свежего воздуха, Пашка очнулся и, опираясь на подставившего плечо Мухаммедова, сполз на землю.

— Удачно, — порадовался Мухаммедов. — Фрицы проспали тебя, Кержач! Значит, еще поживешь!

— Поживем! — устало проговорил Пашка. — Теперь очередь политрука.

Аман почти выбрался из самоходки, как заикал, словно ишак, шестиствольный немецкий миномет, и что-то тупое ударило его в шею. Последним усилием он вытолкнулся из люка и, уже падая, услышал отчаянный вопль Пашки:

— Убили! Политрука уби…

12

С той памятной разведки прошло всего несколько месяцев, а она уже в далеком прошлом. Остались позади и поселок Ишунь, и Турецкий вал, и озеро Сиваш с его гнилой, непригодной для питья, водой…

Разведчики всегда идут впереди. И никто не возражает, что самая удобная землянка — у них, самый лучший дом в деревне занимает разведка.

В просторной землянке, где расположились разведчики Мурадова, тепло и уютно. Посреди печка, сделанная из железной бочки. Изредка ее подтапливают, потому что погода переменчива. На столе — коптилка из снарядной гильзы — произведение рук Васильича. Когда дивизия стояла уже в обороне у Турецкого вала, в землянку разведчиков, против перекрытия, влетел снаряд. Разведчиков в землянке не было, уходили в поиск. А когда пришли, увидели дыру в крыше, а на разломанном лежаке Васильича, как молочный поросенок, лежал невзорвавшийся снаряд.