Переход от английской к американской революции демонстрирует удивительный парадокс: в то время как англичане после 1640 г., несомненно, испытали большие институциональные сдвиги, но по сей день не решаются назвать их революцией, американцы, пережившие после 1765 г. лишь скромную структурную перестройку, тут же сочли её предельно радикальным событием и с тех самых пор не устают славить её плоды. Таким образом, британская Северная Америка, наряду с Францией, выступила «крёстной матерью» понятия революции, известного современному миру. Но в каком смысле колониальный бунт являлся революцией?

Схема действий, приведших к 1776 г. и последовавших потом, нисколько не напоминает сценарий, разыгранный в Англии веком ранее и во Франции десятилетием позже. Не штурмовалась Бастилия, не катились с эшафота королевские головы. Главными символичными событиями стали «Бостонское чаепитие» и мушкетная перестрелка на Лексингтонском лугу. Переворот закончился не выездом на авансцену человека на коне, а закрытым конвентом, на котором уважаемые джентльмены составили проект конституции политического строя, существующего и поныне. Более того, «отцы-основатели» были в основном теми же лидерами, что подняли мятеж двенадцать лет назад. Эта революция явно своих детей не пожрала. Подобное отсутствие драматизма делает американскую революцию «третьим лишним» в каноне «стасиологии».

Американская революция аномальна и в других аспектах. Во-первых, монарх, против которого восстали колонии, отсутствовал на сцене, находясь за океаном на расстоянии трёх тысяч миль, что в значительной мере превращает революцию в территориальную Войну за независимость. Во-вторых, в самих колониях имелось крайне мало укоренившихся иерархических институтов, подлежавших ниспровержению, и это позволило избежать череды переломов в ходе мятежа, которые в Англии влекли за собой радикальный переход власти от короля к парламенту и от парламента к армии. В Америке эскалация событий выражалась в серии протестов против налогов, кстати, не таких уж высоких (налоговое бремя здесь в четыре раза уступало британскому). Наконец, американский мятеж вспыхнул в провинциях с более высоким доходом на душу населения, чем в любой стране Старого Света, что резко снижало тягу к социальным переменам.

Кроме того, ряд современников, в особенности противники восстания, прекрасно видели диспропорцию между не слишком серьёзными основаниями для недовольства и взрывной реакцией колонистов. «Никогда в истории, — сказал один американский тори, — не было ещё такого бунта по столь «малому поводу»». Другой писал, что это «самый беспричинный и неестественный мятеж из всех когда-либо случавшихся»: «Анналы ни одной из стран не смогут представить пример восстания столь ожесточённого, гнева и безумия столь безудержного, вызванных столь тривиальными причинами, на которые ссылались эти несчастные люди» [175] . Что же тогда «революционного» в событиях 1776 г.?

Главным образом, создание демократической республики беспрецедентного континентального масштаба — деяние, изображаемое как начало Нового Мира и Нового Человека, светоч для остального человечества. Вдобавок республика родилась в разгар нарастающей милленаристской «лихорадки», практически аналогичной той, что служила импульсом развития прежних революционных эпизодов в Европе. Этот идеологический всплеск быстро набрал силу в период от кризиса 1765 г. в связи с «Актом о гербовом сборе» до начала вооружённого конфликта и принятия «Декларации независимости» в 1774–1776 гг.; он в течение восьми лет войны не спадал среди «патриотов» и, вернувшись в более умеренной форме, вдохновлял установление новой конституции в 1787–1788 гг. Именно такое эсхатологическое республиканство имели в виду «отцы-основатели», ставя слова novus ordo seclorum («новый порядок веков») на государственную печать и меняя консервативный, в духе 1688 г., смысл слова «революция» на современный: «эпохальный переворот».

Впрочем, если говорить о конкретных деталях, в «старорежимной» Европе есть модель, которой американские события кое в чём соответствуют, — нидерландское восстание XVI в. Вспомним, что и тогда король-суверен проживал в другой стране. Являясь в самих Нидерландах лишь «герцогом» или «графом» отдельных провинций, объединяемых только слабыми и неэффективными Генеральными штатами, суверен решил превратить свои родовые владения в нечто похожее на подлинную монархию, способную взимать с населения налоги, охранять порядок, а также обеспечивать религиозное единообразие. Это вызвало сопротивление со стороны знати и простых людей, а в конце концов — народное восстание. В ответ король применил вооружённую силу, что лишь обострило ситуацию; потом попытался пойти на уступки, но тоже потерпел неудачу. Поэтому он возобновил репрессии, а мятежные провинции обратились за помощью к Франции и Англии. Конфликт разрешился только после долгой войны, завершившейся образованием федеративной республики в семи северных провинциях (зато на юге мятеж был успешно подавлен). С поправкой на ряд немаловажных деталей и принимая во внимание идеологические изменения, произошедшие почти за два века, можно сказать, что схема действий в британской Северной Америке в течение двадцати четырёх лет после 1765 г. примерно такая же. Иными словами, подобно всем европейским революциям, американский мятеж начался как реакция на государственное строительство со стороны короля и закончился представительным конституционным правлением.