В некотором смысле Английское содружество является радикальной кульминацией английской революции: по крайней мере, формально оно знаменовало создание нового мира — республики, основанной на народном суверенитете, и нового человека — святого воина «армии нового образца». И действительно, во многих уголках страны казнь короля расценивалась как прелюдия к концу света и второму пришествию. Соответственно в начале 1650-х гг. наступил расцвет сектантства в Англии, различные движения плодились как грибы. Левеллеры переживали упадок, зато по их стопам в 1649 г. пришли диггеры Джерарда Уинстенли, выступавшие за ликвидацию частной собственности и совместное владение землёй. Хотя Уинстенли — привлекательная личность, историки-радикалы слишком преувеличили значение его движения как предтечи современного социализма; по сравнению с радикалами-таборитами или Томасом Мюнцером диггеры вели себя смирно и на события своего времени оказали незначительное влияние [168] .

Одновременно произошёл всплеск милленаристских умонастроений и распространения новых сект. Самой заметной среди них и, без сомнения, наиболее долговечной стала секта Джорджа Фокса — квакеры «внутреннего света». С точки зрения теологии, они представляют собой окончательную деконструкцию традиционного христианства: у них нет церкви, нет духовенства и практически нет доктрины. В социальном плане изначально они имели явное родство с активистами-левеллерами, но по завершении революции ушли в собственные «общества друзей», преданные идеям пацифизма, самодисциплины, делания денег и гражданской филантропии, — подобно бывшему табориту Петру Хельчицкому и его Моравским братьям. Почти столь же важную роль в то время играли «Люди Пятой монархии» — анархисты, верившие, что после победы над Антихристом — Карлом — Святые должны немедленно установить Пятое (и последнее) Царство Справедливости, как предсказано в Книге пророка Даниила [169] . На практике это означало восстание против существующего несовершенного Содружества, и движение было своевременно подавлено армией, после чего осуществило последнее безнадёжное покушение на Карла II вскоре после Реставрации. По сути, движение «Людей Пятой монархии» — последний отчаянный вздох милленаризма, прошедшего 1640-е гг. и теперь взбешенного изменой «святых», пришедших к власти. Подходящая аналогия из будущего — «Заговор равных» Гракха Бабёфа, реакция разъярённых санкюлотов на «предательство» посттермидорианских якобинцев [170] .

Вместе с тем Содружество, по крайней мере, породило немного республиканского теоретизирования. Поиск преемника «Долгому парламенту», который находился у власти столько лет, что утратил львиную долю своей легитимности, встал на повестку дня со времён левеллерского «Народного соглашения» 1647 г. Наиболее яркий пример новой рефлексии — «Республика Океания» Джеймса Гаррингтона, изданная в 1656 г. Его программа носила светский и, может быть, не подлинно демократический (так как предлагала избирательное право с имущественным цензом), но во многом передовой характер. Главная новизна заключалась в том, что Гаррингтон основывал политическое право на участие в управлении республикой на собственности, а не историческом прецеденте или принципе наследования. И хотя «святые», стоявшие тогда у власти, совершенно не были заинтересованы в исполнении такой программы, она оказала значительное влияние на более поздние республиканские теории, прежде всего в североамериканских колониях Великобритании [171] .

Не менее важное значение для республиканской мысли будущего имели сумбурные попытки «святых» создать новый политический порядок. Поначалу продолжало править «Охвостье», бессистемно пытаясь организовать выборы в новый парламент (актуальный вопрос со времён «Народного соглашения» левеллеров) и реформировать громоздкую и дорогостоящую правовую систему, до сих пор применявшую в судах «французское право». В 1653 г. Кромвель не захотел больше терпеть «Охвостье» и по собственной инициативе распустил этот остаток «Долгого парламента» [172] . Затем он попробовал подобрать ассамблею «святых», прозванную Бербонским парламентом по имени одного из наиболее «благочестивых» её членов, Прейзгода Бербона. Когда и эта затея не удалась, он заставил назначить себя протектором Содружества по письменной конституции (которая, как правило, считается первым документом такого рода в истории) — «Орудию управления». Появился и новый парламент, на сей раз выборный, но он тоже не работал и был распущен. Кромвелю предложили корону, он от неё отказался и продолжил управлять вместе с главными генералами. Англиканскому духовенству запретили читать проповеди, католических священников высылали за границу. Была восстановлена цензура, введены по всей стране пуританские «голубые законы». Одним словом, кульминационный момент революции, Содружество, окончился тупиком.

Всё, что показали разнообразные конституционные эксперименты «святых», — отсутствие у них осуществимой практической программы. Собственно, благодаря их импровизациям обнаружилось, что единственная такая программа — реставрация монархии. Тем более режим теперь представлял собой ненавистное меньшинство, а роялистские настроения набирали силу с самого момента казни короля. Одновременно с ростом числа милленаристских сект в 1650-х гг. становился бестселлером сборник последних изречений Карла, нелегально опубликованный под названием «Eikon Basilike» (греч. «Образ короля»). И эта ситуация совсем не похожа на французскую революцию после термидора, когда достигнутое в наиболее радикальной революционной фазе смогло сохраниться и институционализироваться.

Как объяснить столь бесславное завершение переворота, который превзошёл пределы возможного в низвержении общества «двух мечей» и «трёх сословий»? Причины этого нельзя найти ни в классовой структуре, ни в экономических условиях, ни в демографической ситуации. Наиболее убедительным объяснением служит менталитет всех основных персонажей драмы. Король, парламентарии, как пресвитериане, так и индепенденты, Кромвель, офицеры «армии нового образца» — все они мыслили в направлении возврата к надлежащему балансу национального государственного устройства, с королём, лордами, общинами и всеобщей национальной церковью. Лишь маргинальные группы левеллеров, диггеров и сектантов-милленариев думали о выходе за рамки традиционной системы координат, но не имели достаточно сил, чтобы склонить чашу весов в сторону новой радикальной отправной точки. Так «сознание» определило «бытие», заведя английскую революцию в тупик Содружества и Протектората.

Что же мы получаем при неизбежном сравнении с «золотым стандартом» современной революции, то есть 1789–1799 гг.? В некотором смысле Содружество — это английский термидор, а Протекторат — революционная империя: покорение Ирландии и Шотландии, впервые полностью осуществлявшееся из Лондона управление Британскими островами как единым унитарным государством, Навигационный акт, война с Голландией, экспедиция на Ямайку. Но аналогии здесь, в сущности, довольно поверхностны, потому что в реальности их перевешивал институциональный тупик.

Учитывая силу и зрелость английского гражданского общества, дело не могло закончиться таким миноритарным, сектантским и насильственным решением. Поэтому после смерти Кромвеля умеренные, как из лагеря победителей, так и со стороны побеждённых, нашли наиболее жизнеспособный национальный консенсус в виде Реставрации 1660 г. В церковной (а косвенно и социальной) сфере все выборные системы, и пресвитерианские, и конгрегационалистские, были упразднены, священная власть англиканских епископов полностью восстановлена, а все «нонконформисты» удалены «на пять миль» от городов и лишены гражданских прав. Политическое решение демонстрировало больше умеренности: все законы, одобренные парламентом и подписанные Карлом I, признавались действительными, что теоретически легитимировало конституционную революцию 1640–1641 гг.