— Нет, спасибо.

Его застигли врасплох ее великолепные глаза.

— Прошу, продолжайте.

— Да-да, — ответил он и перетащил взгляд на другие драгоценные белые шарики. Еще через десять минут снял лупу и произнес:

— Великолепно. Из лучших образцов, что мне доводилось видеть. Им нет цены, для меня честь их лицезреть.

— Все? — спросила Сирена. Он слегка поперхнулся и ответил:

— Нет. Двое ожерелий никчемные, искусственные замены.

— Зачем такие могут понадобиться?

— Уловка воров или то, что надевают, покамест настоящие запрятаны в банке.

Между ними возникло неловкое молчание. Где-то в задней комнате слышалось тиканье скорбных часов.

Теперь ее глаза заострились; она поднялась и приблизилась к нему.

— Кто еще в этом городе знает цену и смысл этих драгоценностей? — спросила она.

Он ничего не ответил, только быстро шевелил извилинами в поисках правдоподобного ответа.

— Вы знаете, кто я, мистер Чакрабарти? — теперь она волновалась и все больше поджималась, словно обуздывая гнев внутри элегантной осанки. Он же съеживался и страшился следующего вопроса. — В последнее время вы приобретали жемчуг такого качества?

Внезапно он с облегчением рассмеялся:

— О нет, мадам, такие расценки выше моих скромных финансов.

Она заглянула в глаза еще глубже.

— Ну хорошо. В последнее время вы продавали три нитки с никчемными копиями?

Он отшатнулся, его рот пересох и силился сказать:

— Я честный торговец, мадам.

— Тогда отвечайте на вопрос.

Он сглотнул и ответил:

— Да, знатному господину, хорошо одетому — видимо, офицеру.

— Офицеру? — переспросила она.

— Да, солдату.

— Откуда вам это известно?

— Потому что, мадам, на нем остались благородные шрамы битвы.

— Где?

Чакрабарти оторвал руку от черного бархата и показал себе на глаза.

— На лице, — ответил он голосом, встревоженным ее выражением.

Больше не проронили ни слова. Она медленно собрала свое имущество, оставив две фальшивки. Положила на стойку большую хрустящую банкноту. Чакрабарти уж было возразил, но она поднесла палец к губам, взяла сумку и ушла. Он остался за стойкой, глядя на брошенные ожерелья и желая, чтобы они никогда не попадались ему на глаза.

Вернувшись домой, Сирена ничего не сказала Гертруде. Но провела скрупулезную опись всего своего имущества и добавила новые оскорбления в список трещин, растущих в ее доме.

По узкой тропе к лесозаготовительной станции шаркали сто тридцать пять человек. Во главе шли Измаил с вестником, а Вирта несли ближе к концу. Это стало бы триумфальным возвращением, если бы в лагере его кто-то мог видеть. Всюду были обезьяны, и на них не произвело впечатления прибытие очередной кучки загадочных недолюдей. Впрочем, другие звери леса были более чем благодарны странным незнакомцам за свежее и обильное мясо, оставленное ими позади.

Измаил кликнул Флейшера и полицейских. Никто не вышел; в открытых окнах станции порхали птицы. Атмосфера была оцепенелой и неловкой, и Измаил достал пистолет; припухлость спала с пальцев, он уже мог коснуться спускового крючка. Осторожно обогнул хижину и направился к поезду. Лимбоя не обратили на него внимания и, не говоря ни слова, направились прямиком к своим рабским вагонам, словно никогда их и не покидали. Он поднялся на подножку и дотронулся до локомотива. Холодный. Что-то неладно. Он пнул металлическую дверцу топки, и внутри что-то зашебуршалось. Он отскочил, а через пару минут снова пнул защелку и распахнул дверцу, сунув внутрь ствол «манлихера».

— Нет, хозяин, не стреляйте!

Это был Мерин.

Не сразу он поддался уговорам и вышел. А выйдя, весь трясся, и глаза его бегали по округе. Он заикался и панически нашаривал дыхание и слова.

— Где Флейшер? — спросил Измаил.

Мерин посмотрел так, будто впервые слышал это имя, а потом вдруг ворвался в понимание.

— Должно быть, пропал с остальными, все пропали.

— Куда пропали?

— Не могу знать, просто пропали. Исчезли, их забрали.

— Кто забрал?

— Не могу знать. Кажись, лес. Там есть что-то, кто-то. Вот я тут и запрятался.

Измаил решил, что новые расспросы бесполезны.

— Раскочегаривай поезд — живо! Я пошлю лимбоя за древесиной.

— Лимбоя вернулись?

— Да, и готовы ехать домой, разжигай!

Измаил приказал погрузить раненого в другой вагон и велел вестнику лимбоя найти сухие дрова и принести к локомотиву. Затем прошел в хижину, не спуская с нее взгляда и пистолета. Внутри нашел в очаге угли и признаки стряпни. Животные-мародеры стерли все следы крови. Нетронутыми остались только джин, амуниция и медицинские препараты. Он открыл бутылку, поднял упавший стул и устроился поудобнее. У него все удалось. Он нашел рабочую силу и остался единственным человеком в своем уме и на своих ногах. Сделав глубокий глоток джина, он зычно расхохотался.