— Если эти сволочи украли ребенка, то получат по заслугам. Не переживай, оставим вам парочку.

Вирт был в своей стихии. Наслаждался механической точностью своей новой машины смерти.

Первый человек привязал к ружью фонарь и медленно поводил им из стороны в сторону по мере продвижения вперед.

— Где ж они, мать их? — сказал один из бойцов.

— Цыц, это мы их выслушиваем, а не они нас, — сказал Вирт.

Дождь становился все сильнее, и лес как будто отклонялся от всего человеческого действа. Первый ветер начал подниматься и ворошить темноту вокруг промокшего вторжения. Они пробивались через большие вощеные листья, проливая во всех направлениях воду.

Десять минут они шли ровным порядком, рассылая прощупывающие лучи на малейшее движение или звук в буйном подлеске.

— Вон, вон! — взвизгнул Кранц, показывая вперед.

Все встали и подняли ружья.

— Отставить, — крикнул Вирт.

Кранц выстрелил. Его ружье сплюнуло лютую осу твердой люминесценции, прочертив длинную траекторию в черное ядро Ворра. Спустя секунды она вернулась.

У трассирующих снарядов есть странный феномен. Тем, кто видит надвигающийся свет, кажется, что он замедляется на полпути — на миг, чтобы позволить оценить его скоростную линейную красу. Затем он словно ускоряется. Вот что увидел Кранц перед тем, как раскаленная докрасна пуля пробила его грудину, разрывая и обжигая легкие щепками кости и фосфором. Поисковики пригнулись, припали на колени и дали в лес залп жесткого света. И снова тот вернулся, и так начался нескончаемый обмен. Измаил спрятался за дерево, поближе к земле, и наблюдал с благоговением. Уже смеркалось, глубины леса освещались серебряно-белыми стержнями перспективы. Мокрая листва над головой ловила их жесткую зыбь. Метавшаяся сквозь дождь скорость шла вразрез со всеми вертикалями вокруг. Завораживающе и смертельно. Внезапно Измаил увидел другой лес, другую битву, наложенную на эту. Другую охоту, где мужчины бежали во тьму, отправляя в исчезающую точку мерцающих деревьев псов и копья, словно пули. Это была репродукция картины из книги Небсуила. Художника звали Уччелло. Измаил разглядывал ее часами, как со своим старым, так и с новым лицом.

Он не мог выкинуть ее из головы. В сравнении она становилась реальнее. Мокрая кровавая баня перед ним озаряла волшебный мир картины ошеломляющим парадоксом. На него поплелся человек, с горящими волосами и обнаженным мозгом. Посмотрел на Измаила вращающимися глазами хамелеона и попытался заговорить. Усилие превратило кусок его мозга в пламя на волосах, где тот и зашкворчал. Солдат упал и умер в метре от Измаила, и тот потянулся и завладел винтовкой. Теперь света стало меньше, поднялся крик, отдавшийся эхом откуда-то из-за веток, а затем — бросок отряда Вирта в рукопашную. Измаил побежал за ними, не желая оставаться с мертвецами, где его могли забрать. Они неслись вперед, вопя как демоны, разбрасывая листву. Ответная стрельба прекратилась, когда они прорвались ближе. На другой стороне небольшого леска с деревьями другого вида виднелись размытые силуэты — два стоящих и один лежащий. Здесь листья росли тоньше, изысканнее, нежели большие и тяжелые, только что излохмаченные в атаке. Вирт и четверо остальных проигнорировали узкий просвет между мясистыми деревьями позади и изящной симметрией впереди. Они летели очертя голову, врезались в ветки. Штыкам на турнирной скорости не терпелось насадить врага. Затем боевые кличи прекратились, сменили октавы и прервались ожесточенным трепыханием. Роща элегантных, густо растущих и невинных на вид деревьев выдержала натиск. Низкие хрупкие ветки казались ничем перед такой минотавровой силой. Но люди остановились посреди лужка и теперь всхлипывали и боролись в его листве. Измаил замедлился до опасливого шага, пересек просеку и вошел в рощу. Оттолкнул небольшую ветку, чтобы приглядеться.

Она сильно и глубоко ужалила, и он инстинктивно поскорее убрал руку. Она ужалила глубже, в этот раз под запястье. Он вывернул ветку, а та впилась в пальцы и под локоть. Чем больше он двигался, тем хуже становилось. Он выронил ружье, вскрикнул и схватился за мачете, обрушивая лезвие на схватившую ветку. В конце концов она отпала от ствола, все еще цепляясь за одежду и кровоточащую кожу. Было слишком темно, чтобы разобрать, что за свирепый хищник на него напал. Люди в деревьях теперь затихли и почти не шевелились. Он попытался оторвать от себя ветку, но та все еще кусалась и держалась. Он огляделся. Осталось только два источника света. Один — в глубине коварных деревьев, где вокруг фонаря на упавшем ружье разлилась яркая лужица. Второй мерцал там, откуда он пришел, отвратительно мигая резным венцом на голове мертвеца. Измаил вернулся к этому кошмару и присел у тела, не глядя ему в лицо. Поднял руку с веткой к горящей голове, словно в непристойном салюте или гротескном барбекю. Осторожно отцепил растение в робком плюющемся свете и увидел врага. Шипы. Длинные и кинжальные, на каждом дюйме черных стеблей и изящных сучков — твердых, как сталь. Они торчали во всех направлениях в регулярно распределенной геометрии защиты. Он повернул ветку и отнял от проткнутой руки. Даже мельчайший из сучков кишел шипами — острыми, как иголки, тонкими, как волоски. Когда стебли становились толще и тверже, шипы от них не отставали. Самый крупный на этом небольшом обрывке был длиннее десяти сантиметров в длину — толстый и капитально бескомпромиссный у основания, несгибаемый стержень заострялся до голодного злобного наконечника. Один из маленьких шедевров Господа, подумал Измаил, оглянувшись на изысканную рощу и гадая о размере шипов на стволах. Запинал пламя мокрой почвой и листьями, и оно истлело и захлебнулось, испортив воздух тошнотворным фимиамом.

Измаил вернулся к деревьям и позвал. Прямого ответа не получил, только прилив неразборчивых стонов. Он присел и ждал до рассвета, а потом — до яркого солнца, чтобы прорубиться до друзей и врагов, уже совсем затихших и неподвижных.

Все утро он высвобождал двух живых и переносил к остальным телам: воображаемому врагу, с которым они перестреливались и который оказался партией, возвращавшейся из базового лагеря. Один остался жив. Второй стоял мертвый, застыв в невозможном окоченении. Остальных изрешетили в лохмотья.

Вирт еще дышал, но потерял много крови из пронзенной артерии, а лицо покрылось ранками. Оба глаза были проколоты и теперь распухли, черные и слепые. Второй еще мог стоять и помог оттащить сержанта от хрупкой рощи, где они оставили мертвецов висеть в ветвях. Те казались шутами или мавританскими танцорами, замершими в своей резвости посреди нежного и таинственного шекспировского леса. Один даже умудрился заплестись в неотступных толстых шипах, так что его ноги не касались земли.

Измаил нашел медицинскую сумку и сделал все, что мог, обрабатывая раны. Он снова поколол руки, пока освобождал людей и снимал растения с их опутанной плоти. Повсюду была кровь. Когда закончились все бинты, он рвал рубашки мертвецов. Жесткая запекшаяся кровь плотно обнимала свежие кровотечения.

Солнечное тепло придало им уверенности, и они начали сооружать волокушу для Вирта. Измаил дал Вирту и Брукеру — выжившему в кинжальной роще — морфин, кое-что оставил для себя. Оценить тяжесть ранений было сложно. Шипы были овальными в поперечнике, поэтому рана могла закрыться быстро и угадать ее глубину было уже невозможно. У Брукера насчитывалось больше сорока таких ран и всего пара царапин на лице. Шипы чудом пощадили его глаза. Он страдал от боли и шока, морфин унял и то и другое. Израненное лицо и глаза Вирта по-прежнему опухали, и Измаил спросил себя, не ядовито ли дерево вдобавок. Он не знал имени еще одного выжившего, казавшегося совершенно невредимым.

— Поможешь нам положить его в носилки?

Человек смотрел сквозь него.

— Можешь помочь, пожалуйста?

— Как это произошло? Мы же следовали по краске на деревьях, мы никак не могли оказаться по другую сторону от вас.

Измаил пропустил вопрос мимо ушей, потому что ответа на него не было. Они взгромоздили мертвый груз Вирта на связанные носилки.

— Нужно вернуться как можно быстрее, — сказал Измаил.

— А как же ребенок? — спросил Брукер.

Измаил бросил на него быстрый взгляд, метнул перо гнева и спросил: