Тем не менее — это знак. Сигнал. Достаточно ясный, чтобы Саша его считал.

— Тебя не напрягает компания Николая Константиновича? — спрашивает подруга, когда мы оказываемся в более-менее тихом месте. — Потому что меня — да, но приходится терпеть. В отпуск он хочет — ты посмотри... Олег с семьёй тоже хочет, но кое-кто отказал ему в согласовании графика, потому что «период сейчас нестабильный».

На каждое возмущение Карины мне приходится кивать, как китайский болванчик. Я не способна ни на сочувствие, ни на интерес. Зато реакции моего организма на присутствие Устинова — абсолютно разнообразные. То мурашки по коже, то лёгкое головокружение, то обжигающая волна жара, которую невозможно списать на вино.

Уборная здесь общая — для мужчин и женщин, и чтобы попасть в неё, нам приходится несколько минут подождать своей очереди.

Когда подруга скрывается за дверью, я умываю лицо холодной водой в зоне у раковин, прижимая ладони к пылающим щекам. Как бы мне ни хотелось утихомирить свой пульс, он учащается, сбивается и не поддаётся контролю.

— Пойдём? — берёт меня под руку Карина.

Она первой толкает дверь на выход из уборной — и первой врезается в широкую грудную клетку Саши, неожиданно перегородившего проход. Пробормотав извинение, она поправляет причёску, поднимает глаза и подбородок, но взгляд Устинова уже нацелен прямо на меня.

— Привет, — говорит он мне.

— Ты иди, я скоро, — обращаюсь к подруге, почти не двигая губами.

Карина уходит, слегка оглядываясь, а Саша делает шаг внутрь и прикрывает за собой дверь.

Щелчок замка короткий и громкий, как затвор перед выстрелом. Я прижимаюсь лопатками к стене, ощущая, как внизу живота поднимается знакомый, неуправляемый ураган.

***

Как только голоса и музыку отрезает хлопок двери, в моей голове тоже становится тихо. Так тихо, что сложно подобрать одну-единственную фразу, которая сдвинула бы наше молчание с мёртвой точки после стольких недель в разлуке.

Сказать хочется много.

Мои эмоции качаются, как маятник. Я рада видеть Александра Устинова до умопомрачения. Я злюсь на него за вмешательство. Я киплю от осознания, что могу его потрогать. И в то же время избегаю этого — потому что расходиться по разные стороны баррикад будет ещё более невыносимо.

Саша откидывается спиной к стене, и мы оказываемся напротив. Руки в карманах, губы чуть приоткрыты, взгляд сверлит. Расстояние между нами не больше двух метров, и энергия, исходящая от него, пронизывает каждую мою клетку, заставляя вибрировать изнутри.

— Это та самая подруга, которая держала на контроле нашу первую встречу? — спрашивает Устинов, чуть склоняя голову набок.

Я привыкла к другому его поведению. К инициативе. К напору, к жадности, к открытому проявлению чувств. Такому явному, что это невозможно было не заметить. Но точно не к холодной отстранённости.

— Да, это она, — тут же проговариваю.

— Кажется, она меня не узнала.

— Карина просто растерялась.

Как и я.

Мотнув головой, заставляю себя натянуть лёгкую улыбку уголками губ.

— Как твои дела?

Устинов резко съезжает глазами с моего лица ниже: смотрит на шею, плечи, обтянутую гладкой тканью грудь. Она ноет и тяжелеет. На мне нет бюстгальтера, и этот факт не остаётся незамеченным — потому что, когда Саша возвращает взгляд обратно, в его зрачках рассыпаются искры.

— Я улетаю с мамой на море, — как можно спокойно рассказываю. — Послезавтра в обед мы будем на Кипре.

— Надолго?

— На две недели.

— Рад за тебя, — кивает Саша. — А в остальном?

Жар за рёбрами становится невыносимым. Всё внутри кипит, давит и распирает. Я бы не хотела тратить бесценные мгновения на негатив, но сдержаться невозможно — слишком много вопросов, недосказанностей и обид, которые так и остались невысказанными.

— В остальном — меня отстранили от работы. Ты, должно быть, в курсе.

— В курсе. Это... плохо?

Я скрещиваю руки на груди, словно это может зафиксировать меня и удержать от срыва.

— Это… ужасно, — категорично отрезаю. — У меня всё было под контролем. Абсолютно всё. Я сглаживала острые углы, тормозила следователя и фильтровала, что попадёт в материалы, а что нет. Что будет с другим прокурором — я не знаю. Будет ли он готов идти навстречу — большой вопрос. У тебя вообще есть возможность как-то повлиять на его позицию? Или ты всерьёз рассчитываешь, что он сам внезапно решит проявить гибкость?

— У меня нет такой возможности.

— Тогда это была дурость. Никакое не облегчение. Не попытка сделать кому-то лучше, — раздражённо произношу, повышая голос. — Ради тебя я переступила через собственные принципы и была готова идти до конца. Тем более что у меня на руках было десятки процессуальных дел, перспективы повышения — и всё, что я выстраивала, рухнуло за один день!

— С этого и стоило начинать.

Саша достаёт руки из карманов и упирает их в бока. Его поза напряжённая, а лицо — жёсткое: нахмуренные брови, морщинка между ними, плотно сжатые губы.