Шрифт:
Такой образ язычества стал доминирующим в еврейской Библии. Вот как излагает этот концепт псалом 113(115):
Бог наш — на небесах, Делает, все что хочет. Идолы их — золото и серебро, работа людских рук. Рот у них — а не говорят, глаза у них — а не видят, Уши у них — а не слышат, нос у них — а не обоняют; Руки у них — а не осязают, ноги — а не ходят, звука горлом не издадут; Такими же да станут изготовители их, — всякий, верящий в них!Представление о язычестве как поклонении образам — тоже своего рода мифологема, которая символически оттеняет поклонение уникальному трансцендентному Богу, лишенному какого-либо образа. Оно несовместимо с мотивом полубожественных покровителей других народов и позиционирует невидимого и неизображаемого, но все же «живого» Бога как уникальную надмирную силу, управляющую всем историческим процессом целиком.
Наши рассуждения о пророчестве и представлениях древних евреев о нем были бы неполными без еще одного мотива: прекращения пророчества. В какой-то момент прямой канал информационной связи с божественным миром был осознан как принадлежность классической, утраченной эпохи, несовместимый с повседневностью. Окончательные формулировки представлений о конце пророчества, совпавшем со строительством Второго Храма в конце VI в. до х. э., обнаруживаются только в позднейшей — раввинистической — литературе. Тем не менее наблюдается исчезновение пророческих книг из еврейского литературного репертуара второй половины I тыс. до х. э. Последние пророческие книги — Захарии (Зехар-Яѓу) и Малахи — описывают как раз восстановление Храма и вряд ли были созданы сильно позже. На смену им приходит совсем другой жанр (апокалиптика, или литература Откровений), отражающий позднеантичный иудейский мистицизм, далекий от пророческой проповеди в ее изначальном виде. В частности, книга пророка Даниэлля (Даниила), завершенная поздно, около середины ?? в. до х. э., не претендует на продолжение древней пророческой традиции, а приписывает полученные откровения персонажу, живущему еще в Вавилонском плену. Другие книги апокалиптики также бывают написаны от лица великих героев прошлого — напротив, современность воображается как время, откровения лишенное.
Пророк Малахи (Малахия). Иллюстрация из книги «Пророки и сивиллы», ок. 1480–1490 гг.
The Metropolitan Museum of Art
Возобновление пророчества ожидается лишь в конце истории. С одной стороны, Малахи, последний из пророков, предрекает итоговое возвращение Эли-Яѓу с небес. С другой стороны, согласно многим пророческим текстам, в будущем мире все люди станут пророками, потому что Бог полностью раскроет Себя. Так, в книге Йирме-Яѓу сказано: «Уже не будут учить друг друга, брат брата, ни говорить: “Познайте Господа”, но все сами будут знать Меня, от мала до велика» (31:34). «Земля будет наполнена ведением Господа, как море — водой» (Ис. 11:9). Между тем Бог пока сокрыт, а пророчество, согласно Талмуду, остается лишь среди детей и сумасшедших, которые сами не знают, что произносят.
Миф о завершении пророчества — важный этап развития еврейского монотеизма. Отныне единственным каналом информации о божественном становятся тексты Библии. Момент, когда перестают создаваться новые пророческие книги, совпадает, по-видимому, с моментом всенародной канонизации Пятикнижия в V–IV в. до х. э. Сходным образом для христиан пророчество завершается Откровением Иоанна, последней книгой Нового Завета, а для мусульман — Кораном, Откровением Мухаммеда. Конец пророчества — это начало текстуальности. Тем не менее в средневековой еврейской мистике неоднократно предпринимались попытки восстановления пророчества.
L’ethique — c’est une optique [91] .
Важнейшим новшеством пророческого учения стало его этическое измерение. Социальная критика, в которую вовлечены пророки, — не сиюминутная политическая борьба, а часть религиозной программы, конечной целью которой является справедливое общество. Это коренным образом пересматривает само понятие религиозного: центр тяжести в отношениях с божественным переносится из сферы ритуала в сферу нравственности. Трансцендентность (надмирность) Господа означает прежде всего, что на Него никак невозможно повлиять: Он находится вне зоны действия любой магии, хотя и слышит чистосердечную молитву. Судьба человека больше не зависит от выполнения ритуальных предписаний, как это было нормально в мире архаической мифологии, — она связана с постоянным исполнением требований Божества, охватывающих отношения между индивидами. В отличие от ритуала, который может быть завершен и тем самым полностью исполнен, этические отношения не имеют конца, а представляют собой всегда открытое взаимодействие: сколько ни поступай хорошо, в следующий раз придется совершать этот выбор целиком заново.
91
Этика есть род оптики (фр.).
Пророческая критика затрагивает и сам ритуал, ставит его под сомнение. Так, устами Амоса Бог заявляет:
Возненавидел Я, отверг ваши праздники: ваших празднеств не обоняю, хоть вы и возносите жертвы; Приношений ваших не желаю, на жир благодарственных — не взгляну!Ритуал не может искупить нравственной вины, заменить собой этику. От добра невозможно откупиться жертвами и приношениями. Поступки человека лишь могут дать ему право приближаться к Божеству в культе, тогда как культ, осуществляемый преступниками, напротив, даже богохулен.
Не носите приношений тщеты, Воскурение ваше — мерзостно Мне; Новолуние и полнолуние, священные собрания — Не могу: беззаконие — и [одновременно] празднество?!Также и Амос жалуется:
На одеждах, взятых в залог, пируют при каждом жертвеннике, И вино осужденных пьют в храмах Бога своего?!Таким образом, на смену архаическим представлениям о Боге и религиозности приходят представления этические, которые становятся выше ритуала и обусловливают его.