Учитывая мое экономическое образование и профессиональный опыт работы как в частном, так и в государственном секторах, я очень почитал центральные банки и высоко ценил тот важный вклад, который они вносят в экономическое благосостояние. Я не сомневался в их критической важности для любой хорошо функционирующей экосистемы, и особенно для рыночной экономики.

С годами я проникся симпатией к этим загадочным и зачастую малопонятным институтам экономической и финансовой стабильности - тем, чье умелое управление ценой и количеством денег в экономике является ключом к сдерживанию инфляции, стимулированию экономического роста и предотвращению финансовых кризисов. И я испытывал огромное уважение к талантливым технократам, которые были преданы своей важной работе в этих учреждениях (и часто недооценивали то хорошее, за что они отвечали).

В связи со всем этим меня все больше беспокоило растущее бремя политики, возложенное на центральные банки, в том числе последствия для их будущего доверия, влияния и репутации. С каждым днем перспективы их деятельности становились все более неопределенными. Продолжающиеся со времен мирового финансового кризиса усилия центральных банков по подавлению волатильности рынков и пропаганде парадигмы "роста с помощью ликвидности", то есть экономического роста, обусловленного бумом на финансовых рынках, поддерживаемым исключительными вливаниями ликвидности (а не фундаментальными факторами), не позволяли достаточно быстро перейти к "настоящему росту" и упорядоченной нормализации политики. Тем временем все большее число политиков искали способы ограничить операционную автономию центральных банков - автономию, необходимую для обеспечения их эффективности.

После мирового финансового кризиса 2008 года центральные банки не по своей воле, а по необходимости все глубже погружались в незнакомую и запутанную среду "нетрадиционной монетарной политики". Они взвинтили процентные ставки, активно вмешивались в функционирование рынков, проводили масштабные программы по скупке ценных бумаг на рынке, превосходящие друг друга; в довершение всего они агрессивно пытались манипулировать ожиданиями инвесторов и портфельными решениями.

Поскольку все это было так далеко от нормы, ни у центральных банков, ни у кого-либо еще не было проверенных сценариев и исторических прецедентов, на которые можно было бы сослаться. Это были смелые политические эксперименты в режиме реального времени, причем в течение необычайно длительного периода времени.

Учитывая все это, мне вскоре стало очевидно, что не я один испытываю тревогу в парижском зале. Многим из нас было не по себе от того, что центральные банки были вынуждены действовать, и многие из нас задавались вопросом о том, что может ждать их впереди.

Эти чувства проявились и в том, что организаторы симпозиума в тот день поставили знак вопроса в конце его названия: "Центральные банки: Путь вперед?". Организаторы справедливо сигнализировали о неопределенности в одной из наиболее важных областей глобальной экономики, рынков и управления политикой, и многие в зале признали, что последствия выходят далеко за рамки экономической и финансовой сферы. Речь также шла о важных институциональных, политических, геополитических и социальных вопросах.

Чувствуя себя (как сказал мне один сотрудник центрального банка) "морально и этически" вынужденными брать на себя все больше и больше ответственности, центральные банки реагировали на реалии на местах, с которыми, похоже, мало кто из других директивных органов мог и хотел столкнуться. При этом остальные имели в своем политическом арсенале инструменты, которые гораздо лучше подходили для решения поставленных задач. Каким-то образом мир оказался в зависимости от одной группы институтов - центральных банков - с одним из самых узких наборов инструментов в их распоряжении, учитывая поставленные задачи.

После мирового финансового кризиса 2007-2008 годов центральные банки неоднократно сталкивались с тем, что им приходилось делать гораздо больше, чем они ожидали, и гораздо дольше, чем они могли себе представить. Их головы все чаще говорили им прекратить эти эксперименты и начать "нормализацию" политики, но их сердца призывали их делать еще больше и искать что-то новое в своем арсенале трюков.

Никто, насколько мне известно, не мог точно предвидеть длительность и глубину этой политической дилеммы.

С самого первого дня финансового кризиса мы надеялись, что наши смелые и отзывчивые центральные банки сумеют передать эстафету высокого роста, активного создания рабочих мест, стабильности цен и устойчивости финансовой системы - либо напрямую, либо, что более вероятно, выиграв достаточно времени, чтобы частный сектор смог исцелиться, а политики - дать возможность другим директивным органам наконец-то приступить к выполнению своих обязанностей по управлению экономикой. А с возвращением экономического процветания и рабочих мест мир сможет в среднесрочной перспективе выйти из долговых проблем, избежав необходимости беспорядочного сокращения доли заемных средств, разрушительной жесткой экономии, долговых дефолтов и т. д.

К их чести, центральные банкиры уже в самом начале признали, что такой курс действий не лишен риска и неопределенности. В августе 2010 года на конференции в Джексон-Хоуле (штат Вайоминг), где ежегодно собираются известные и эксклюзивные представители центральных банков со всего мира и их привилегированные гости, председатель ФРС Бен Бернанке довольно ясно дал понять это. В своей речи, ознаменовавшей поворот в денежно-кредитной политике США - от нацеливания на нормализацию финансовых рынков (что центральные банки умеют делать хорошо) к принятию на себя главной и огромной ответственности за обеспечение высоких темпов экономического роста, рабочих мест, низкой и стабильной инфляции и общей финансовой стабильности, - он отметил, что использование нетрадиционной денежно-кредитной политики влечет за собой не только "выгоды", но и "затраты и риски". 3 И чем дольше такая политика проводится, тем больше вероятность, что затраты и риски начнут перевешивать выгоды.