Мухсин сидел, опершись щекой о ладонь. Он молчал. Но мне казалось, что душа его еще жаждет исповеди, он не все сказал, не знает, как продолжить. После долгой паузы он неожиданно заговорил совсем о другом, но я видел, каких усилий стоило ему отвлечься от взволновавшей нас обоих судьбы Рахимы, ее отца и больной матери.

— Саид Алим-хан, — начал он почти спокойным тоном, — не даст согласия на уход афганских офицеров из Бухары. И не потому, что у него мало офицеров, — нет! Сейчас в Бухаре около четырехсот английских инструкторов, примерно сто пятьдесят турецких офицеров, десятки русских белогвардейцев. Адмирал Колчак написал Саиду Алим-хану, что если ему понадобятся офицеры, пусть только даст знать. Генерал Маллесон тоже готов в любой момент прислать своих офицеров, если этого мало. В общем, военщины предостаточно! И тем не менее нас, афганских офицеров, эмир постарается задержать. Мы нужны ему не столько для обучения его войск, сколько для политической цели — показать, что он, мол, опирается и на Афганистан.

— Думаю, что эту «хитрость» Кабул давно разгадал. Но эмир Аманулла-хан не желает, чтобы Саид Алим-хан спекулировал на Афганистане и прикрывался им. Кроме того, разве без разрешения бухарского эмира вы не имеете права вернуться в Кабул?

— Формально имеем, — сказал Мухсин. — Но я пока еще все равно не могу покинуть Бухару.

Я уже понимал, что мешает Мухсину уехать, но, прикинувшись тупоумным, с осуждением сказал:

— Как же так? Идет борьба за честь твоей родины, за ее национальное достоинство, а ты решил остаться в стороне? Есть ли у тебя на это элементарное моральное право?

— Мне плохо, Равшан, я все понимаю и понимаю, где мое место в такой решающий момент. Но… Я не могу уехать, не повидав Рахиму. И я должен помочь ее родителям вырваться из того ада, в каком они оказались.

— Ну, так бы и сказал! — воскликнул я. — Стало быть, ты влюблен! Поздравляю тебя, Мухсин, и перестань страдать! Другие ждут не дождутся этого счастливого состояния, а ты цедишь сквозь зубы, будто с тобой беда случилась. Я бы на твоем месте на весь мир кричал: «Люди, я влюблен! Завидуйте мне!»

— Я бы и сам кричал, да ведь все очень сложно… Лучше скажи, что мне делать? С чего начать?

— Любовь требует жертв, — торжественно заявил я. — Жертв и отваги! И если ты действительно влюблен…

Он жестом прервал меня. Видимо, мой шутливый тон вовсе не отвечал его настроению.

Послышался гул машины, кто-то сильно стучал в ворота. Мухсин приоткрыл окно, прислушался. Сначала донесся голос слуги, в ответ прогремел чей-то густой бас. Мне показалось, что это Ахмед.

Так и оказалось: старый слуга влетел в комнату и, задыхаясь, сообщил, что прибыл гость из Афганистана.

Мухсин выбежал во двор и тут же вернулся в сопровождении широко улыбающегося Ахмеда.

Остановившись на пороге, Ахмед потянул носом воздух и, сморщившись, сказал:

— Что-то мышами попахивает…

Мухсин расхохотался.

— Эти грызуны уже у меня в печенках сидят!

— Это хорошо! — заявил Ахмед. — О грызунах забывать не следует, — сейчас они правят миром! И если ты наладишь с ними более тесные отношения, то со временем, быть может, станешь одним из видных бухарских сановников, тем более я только что уже слышал, как сам господин кушбеги хвалил афганских офицеров. Они, говорит, высоко несут знамя Бухары. А о тебе сказал, что ты проявляешь редкое рвение в исполнении своих обязанностей. Да-да, я не разыгрываю, истинная правда! — Ахмед обратился ко мне: — Чего сидишь? Наполняй рюмки, выпьем за встречу!

Он взял свою рюмку в левую руку, а правой обнял Мухсина за плечи и, отбросив шутливый тон, прочувствованно заговорил:

— Вот уже больше года, Мухсин, мы не имели возможности выпить с тобой за нашу дружбу. Но всякий раз, оказавшись за одним столом с Равшаном, мы вспоминали тебя. И мы выпьем сейчас за твое здоровье!

Мы опрокинули рюмки. Ахмед наколол на свою вилку кусочек мяса, ласково, как на брата, глянул на меня и сказал:

— Господин посол приказал связать тебя, бросить в машину и доставить к нему живого или мертвого. Так что собирайся!

— Что-то ты, друг, слишком уж развеселился, — заметил я. — Не сидел ли на каком-нибудь сабантуе?

— Угадал! — воскликнул Ахмед. — Кушбеги устроил настоящий пир — с музыкой, песнями и танцами. Только что разошлись… — Он глянул на часы и уже серьезно сказал: — Собирайся…

Я неохотно вышел из-за стола, хотелось еще побыть со старым другом, быть может, подсказать ему какой-то выход из действительно трудного положения, в какое ввергла его любовь к юной Рахиме. Но приказ есть приказ…

За окном прогромыхал гром.

— Слышишь? — вернулся Ахмед к шутливому тону. — Это господин посол гневается, что тебя еще нет.

Мухсин опять наполнил рюмки.

— За тебя, Ахмед! — коротко сказал он, но в голосе прозвучало радостное волнение — встреча с другом всколыхнула теплые чувства, вызвала счастливые воспоминания.

Темное небо снова прорезала молния.

Мухсин чуть-чуть приоткрыл окно, выглянул, и в эту секунду стекла задрожали от мощного громового раската. Мухсин отпрянул.