— А это, — сказал он, обращаясь к Ахмеду, — больше похоже не на гнев посла, а на божий гнев. Сам бог возмущен беспросветной, мрачной жизнью Бухары. С севера веют ветры обновления, свежие ветры возрождения. В этом громе — предупреждение… — Он настораживающе поднял указательный палец. — Прислушайтесь к нему…

2

Эмир принял нас в своей летней резиденции — во дворце Ситора-и-Махи-Хосса. Внешне этот дворец тоже не был особенно красив, но зато внутри… Симметрично расположенные галереи, высокие колонны, залы с лепными потолками и инкрустированными стенами… Во дворе росли какие-то диковинные деревья и невиданные цветы, в большом бассейне голубела прозрачная вода, а рядом стояла беседка, крышей которой служили соединившиеся в высоте кроны пышных платанов. Под куполом — второй этаж беседки. Говорят, оттуда, с высоты, эмир разглядывает купающихся женщин и девушек из своего гарема, намечая жертву на предстоящую ночь…

У ворот дворца, словно вросшие в землю, застыли четыре туркмена в белых папахах, красных халатах и черных сапогах. С поясов свисали мечи. В руках зажаты винтовки. И еще нас поджидали снаружи три офицера, да у каждой двери дежурил офицер в парадной форме. Мухсин рассказывал мне, что более трех тысяч человек входит в военную охрану летнего дворца бухарского эмира.

Саид Алим-хан принял нас в тронном зале, где обычно принимал послов. Он сидел, развалившись в тяжелом инкрустированном кресле, но, едва заметив посла, поднялся и с самой радушнейшей из улыбок пошел к нему навстречу. На мое же приветствие ответил острым взглядом и почти незаметным кивком. Он был предупрежден, что посол явится в моем сопровождении, но, видимо, не особенно этому обрадовался. Об этом говорил весь его вид и особенно вздувшиеся вены на высоком лбу. Быть может, приход всего лишь капитана ударил эмира по самолюбию? Как знать!..

Из приближенных Саида Алим-хана в зале был один кушбеги. Я видел его впервые, потому что при вчерашней встрече господина посла с кушбеги не присутствовал. Мухаммед Вали-хан говорил, что кушбеги смертельно боится эмира и, хотя внутренне осуждает кое-какие его действия и взгляды, ни разу не смел в открытую в этом признаться.

Сразу же после первых приветственных слов посол Мухаммед Вали-хан приступил к делу. Он взял у меня из рук письмо Амануллы-хана и передал его эмиру. Эмир медленно прочитал надпись, отрезал краешек конверта услужливо поданными ему кушбеги ножницами и углубился в текст.

Я не сводил с него глаз. Говорят, о человеке можно судить по его лицу, особенно по взгляду. Если так, то эмир вовсе не походил на человека, способного править целой страной и ее народом. Черная короткая бородка обрамляла его лоснящееся рыхлое лицо, а сверкающие из-под нависших бровей острые, бегающие глазки делали эмира похожим скорее на разбойника с большой дороги. Во всяком случае, в его внешности не было ни той внушительности, ни той значительности, каких можно было бы ожидать от политического деятеля государственного масштаба, — нет, этого не было и в помине!

Мухсин успел рассказать мне о Саиде Алим-хане немало мерзких историй, но не думаю, что они как-то предопределили мое впечатление. А впечатление от него создалось отталкивающее.

Эмир не торопился, он читал медленно и немножко шевелил губами. Содержание письма, видимо, не было ему по душе, потому что лицо хмурилось, и время от времени он многозначительно покашливал. Наконец он поднял свою тяжелую голову, глянул на посла напряженным взглядом и, разведя руками, разочарованно улыбнулся.

— Господин посол, — начал он, — если бы не вы своими руками отдали мне это письмо, я не поверил бы, что оно написано Амануллой-ханом. — Посол никак не откликнулся на эти слова, я видел, что он ждет продолжения. Эмир перевел выражающий острую досаду взгляд на кушбеги и с откровенным сарказмом сказал: — Эмир Аманулла-хан не одобряет, видите ли, обострения отношений между Бухарой и Россией! Он дает нам совет — держаться подальше от англичан и от борьбы, какую англичане ведут с большевиками! — Он еще раз заглянул в письмо, синие вены снова перерезали лоб. — Аманулла-хан считает большевиков истинными друзьями мусульманских стран и призывает к безоговорочной их поддержке…

Эмир тяжело дышал сквозь раздутые ноздри и покачивал головой. Чувствовалось, что он сдерживает себя, но в действительности раздражен до предела. Протянув письмо кушбеги, он взял стоявший на круглом, инкрустированном серебром столике колокольчик и требовательно зазвонил. В дверях возник молодой офицер в парадной форме. Эмир приказал прислать курево. Он сидел, опустив голову и пристально разглядывая перстни, перерезающие его пухлые короткие пальцы. Чувствовалось, что письмо Амануллы-хана не только разозлило его, но и причинило боль. Он продолжал шевелить губами, будто мысленно повторял только что прочитанные строки.

Посол молчал. Конечно, он предвидел, что разговор с эмиром не будет легким и письмо не доставит радости Саиду Алим-хану, но переход от радушия, выказанного эмиром в первые минуты встречи, к мраку, нависшему в зале, не мог не сказаться на настроении Мухаммеда Вали-хана.

Кушбеги тоже покачивал головой, читая письмо, которое держал совсем близко к глазам. Ему надлежало бы громко возмущаться и, видя гневную реакцию эмира, высказать в адрес Амануллы-хана слова возмущения, но он не торопился с этим.