Вскоре крепость Сарвара-хана осталась далеко позади, она превратилась в едва различимую черную точку.

Осман-хан связал руки капитану Жозефу и, вновь наложив на его глаза темную повязку, подсадил его к нам в кузов. Ткнув носком сапога в бок Сарвара-хана, он сказал:

— Ну, здравствуй, достопочтенный хан!

Тот медленно поднял голову, устремил на Османа-хана ненавидящий взгляд, облизнул языком пересохшие пухлые губы, но не сумел промолвить ни слова.

Первым с Сарваром-ханом встретился Осман-хан, давно уже лелеявший надежду отомстить своему врагу за покойного отца, над которым тот в свое время жестоко надругался. И перед заходом солнца, именно в тот час, когда старик был нещадно избит, Сарвара-хана вывели из пещеры и раздели при всем честном народе. Осман-хан напомнил пленному хану о том дне, долго хлестал плетью из сыромятной кожи по жирной спине хана, извивавшегося по земле и прячущего лицо. А потом сказал:

— Но я с тобою не за все рассчитался. За моего отца ты ответил, но еще предстоит держать ответ за страдания народа. — И он швырнул плетку на спину хана.

Я глядел на мечущегося в пыли хана и думал: «Всю жизнь он провел с плетью в руке, размахивал ею направо и налево, никого не щадя. Но понимал ли он, какой нестерпимой болью отравляет человека эта плеть? Видимо, нет, не понимал, иначе действовал бы ею более осмотрительно…»

Я встретился с ним дня через три-четыре после того, как Осман-хан выбил из него спесь. Он удивился, увидев меня, а потом облегченно вздохнул, будто возлагал на меня какие-то надежды. Да, урок, преподанный ему Османом-ханом, не прошел даром: передо мною сидел совсем другой человек, ничем не напоминающий недавнего жестокого хана, готовый на все ради сохранения собственной шкуры. Он не переставал клясться, божиться, что не щадя жизни будет сражаться за честь Афганистана…

Воспользовавшись моментом, я бросил перед ним письма с обращениями к его старшему сыну Абдусатдару-хану и к некоторым другим предводителям племен и родов. Сарвар-хан внимательно прочитал их и молча взялся за карандаш, собираясь подписать.

— Нет, — сказал я, — вы перепишите все это своей рукой. — И, оставив хану десять — двенадцать листков чистой бумаги, вышел.

10

После ужина, когда мы уже собирались спать, нам сообщили о приезде Юсупа. Мы ждали его. Ждали с нетерпением. Осман-хан считал, что Юсуп непременно явится в пятницу и привезет с собою уточненный план захвата оружия, переданного англичанами Абубакиру-хану. Четыре дня мы всматривались в дорогу, а сегодня решили, что, если до рассвета Юсуп не появится, надо посылать на розыски.

И вот он здесь.

Он вошел, широким жестом откинув палас, улыбающийся, и показалось, что в мрачной пещере стало сразу светлее. Мы по очереди обняли его, и, почувствовав, как здесь за него беспокоились, Юсуп сразу приступил к «отчету».

Разговор затянулся до рассвета. Юсуп рассказал и о том, как обрадовало народ и встревожило англичан похищение Сарвара-хана… Но, пожалуй, самой неожиданной для нас оказалась весть о том, что Низамуддин отправился в сторону Пешавара, а Чаудхури может не сегодня-завтра попасть в тюрьму.

Юсуп рассказал нам об этом уже в самом конце беседы, — он знал, что эти известия очень нас встревожат, и хотел, чтобы общая усталость вновь сменилась напряженным интересом к происходящим событиям. Он утер осунувшееся за эти дни лицо и продолжал:

— Сейчас всю разведывательную деятельность полковник Эмерсон сосредоточил в своих руках. Он переворошил хранящиеся в полиции старые дела и за одно ухватился. В прошлом году в Пешаваре задержали одного человека из Временного правительства Индии в Кабуле — правительства доктора Пратапа. Во время допроса тот смалодушничал и выдал многих людей. Среди названных им революционеров — Низамуддин. Когда в начале этого года он приехал из Кабула, его арестовали и больше месяца продержали в заключении, Чаудхури помог нам освободить Низамуддина: он передал кому-то из работников полиции большую сумму денег. А Эмерсону об этом доложили. Расследовав всю историю, он приказал всех нас арестовать. Но и в полиции есть наш человек. Он предупредил Чаудхури, а тот — нас, что надо предпринимать самые срочные меры предосторожности…

Мы долго молчали, удрученные услышанным. Потом Юсуп обратился прямо ко мне:

— Низамуддин собирается в Кабул. Мы хотим, чтобы с ним поехал кто-то из наших, кто попросит у афганского правительства помощи оружием. Если завтра, к примеру, начнется война, люди будут, тысячи людей пойдут за нами. Но оружия не хватит! Вот о чем мы должны думать, вот в каком направлении должны незамедлительно действовать. По последним данным, англичане дислоцировали у границы еще две дивизии, четвертую и шестую. Самое большее через неделю могут загреметь пушки. Так что с оружием надо поторопиться, — еще раз подчеркнул Юсуп. Он сказал также, что перед отъездом в Кабул Низамуддин хочет меня увидеть, чтобы ознакомить с каким-то важным документом.

Это было кстати. Мне тоже нужно было передать в Кабул кое-какие сведения. И потому мы с Юсупом решили отправиться в Пешавар, чтобы встретиться с Низамуддином в более спокойной обстановке, подальше от всевидящего ока Эмерсона.

Мы приехали под вечер, и Юсуп проводил меня в дом своего друга, а сам, не поев и не отдохнув, пошел искать Низамуддина.

До поздней ночи мы с хозяином просидели за беседой, а Юсупа все не было. Наконец я прилег и едва перебрал в памяти события последних дней, как он явился. Рядом с ним стоял какой-то неряшливого вида худощавый человек.

— Знакомьтесь, — вполне серьезно начал Юсуп. — Последний из рода Великих Моголов. Джахангир-хан…

Оборванец стоял у порога с гордо поднятой головой.

Я подозревал, что Юсуп шутит, но никак не мог узнать «последнего из моголов» и, лишь подойдя вплотную и пристально вглядевшись в его лицо, обратил внимание, что глаза его похожи на глаза Низамуддина. Низамуддин, правда, носил бороду и усы, но ведь их так просто сбрить! А вот золотые коронки на зубах… У Низамуддина были золотые коронки, они поблескивали при каждом слове. Неужели и от них можно избавиться? Да, получалось, что избавиться можно от всего, кроме выражения глаз, присущего всего лишь одному человеку.