— Да, — сказал Неру, — я думаю, что действительно политику отрицания насилия сложнее постигнуть, чем политику насилия: политика силы проще! Но нельзя забывать и того, что сила человека измеряется не его физическими возможностями, а духовным богатством и волей. И потому я бы поставил вопрос несколько иначе: как воспитать в простом и угнетенном народе, в первую очередь, те волевые качества, которые понадобятся ему в борьбе? А вот чтобы ответить на этот вопрос, надо проникнуться психологией простолюдина, не просто сблизиться с народом, но как бы раствориться в нем. Мы же чаще всего судим о народе с высоты своих интеллектуальных колоколен. А Ганди — тот сумел спуститься с этих высот, и это помогло ему органически воспринять и характер, и интересы, и материальные и духовные нужды народа. Он сумел именно раствориться в народе, и народ принял его в свою душу и поверил ему как спасителю. — Искорки гордости вспыхнули в глазах Неру. — В конце семнадцатого года Ганди в Бихаре объявил «Сатьяграху», что означает, как известно, упорство в доказательстве истины. Он поднял крестьян на бунт против английских плантаторов, и те вынуждены были пойти на некоторые уступки, немного облегчить жизнь бедняков. А в прошлом году он же вызвал к активному протесту рабочих-ткачей в Ахмадабаде, сам же объявил голодовку, продемонстрировав этим подлинную духовную стойкость. И все это дало результаты, фабриканты под натиском рабочих вынуждены были пойти на некоторые уступки и прислушаться к требованиям ткачей. Что касается Гуджерата, то вы, вероятно, и сами знаете, что там произошло, а ведь и там вдохновителем крестьянского движения был тот же Ганди! И он наглядно доказал народу, что вера в себя, вера в свои силы и успех борьбы рождаются именно в подобного рода схватках с поработителями, кем бы они ни были — английскими колонизаторами или своими же помещиками.

— Все это так, — без энтузиазма отозвался Юсуп, — но попытаемся представить себе другое. Ну, если бы, к примеру, в том же Бихаре англичане, вместо того чтобы слегка поступиться своими интересами, подавили бы бунт с помощью полиции и армии? Что было бы тогда? Что, кроме жертв?

Неру молчал. Кажется, вопрос Юсупа озадачил его. Видно было, как сосредоточенно он обдумывает ответ, ищет убедительные аргументы.

— Видишь ли, — спокойно заговорил он после долгой паузы, — на этот вопрос сегодня и сам Ганди не дал бы определенного ответа, и потому его тактика безусловно пока еще не безупречна, в ней есть пробелы. Что до меня, то к политике я отношусь как к временной форме борьбы, то есть как к методу, который отвечает нынешнему положению дел и нынешним требованиям, не более того! Не существует таких методов борьбы, какие были бы пригодны в любой ситуации и в любой исторический момент, потому что каждый новый день порождает новое, обнажает новые пласты жизни. Политика, приемлемая сегодня, завтра может безнадежно устареть, утратить свою действенность, правильно? — спросил Неру, обратившись к Низамуддину.

— Так-то оно так, — вяло согласился тот, — все это само собой разумеется. Но возникает другой вопрос: можно ли, не имея четкого представления ни о формах сопротивления, ни о его конечной цели, — можно ли при таких условиях направить национальное движение в нужное русло? Куда мы идем? С кем идем? И тут с вами опять-таки нельзя не согласиться: концепция Ганди пока еще настолько слаба, что не дает ответа на эти вопросы. А ведь народ ждет ответов! Причем ясных, определенных… — Низамуддин закурил и, глядя на Неру сквозь легкое облачко дыма, продолжил: — Кроме всего этого, надо сказать и о том, что Ганди окрашивает народную борьбу религией, и возникает опасность полного перерождения политической борьбы в религиозную. А это, как вы сами понимаете…

— Понимаю! — подхватил Неру. — Действительно, такая опасность существует, и этот религиозный подход к социальным проблемам, вероятно, и является вторым уязвимым звеном в позиции Ганди. Религиозная подоплека борьбы неблагоприятно скажется на освободительном движении, этого я не отрицаю. Тем не менее сегодня я не вижу другого, более совершенного политического курса, чем курс Ганди. Пока еще в Индии ничего более действенного не существует. Возможно, завтра-послезавтра появится идеология и философия, перед которой Ганди вынужден будет отступить, как перед более сильной и совершенной, но ведь мы с вами говорим именно о сегодняшнем дне!

О чем только не переговорили мы в этот длинный вечер! Вспоминали Кабул и Кембридж, обращали свои взоры к далекой Москве… Из-за позднего времени — было около полуночи — хозяин любезно предложил нам переночевать в его доме. Однако, поблагодарив, мы откланялись.

Мы шли по спящему городу, в котором царила мертвая тишина. Первым ее нарушил Юсуп. В голосе его слышалась злость, которой он и не пытался скрывать.

— Подлец! — сквозь зубы процедил он. — Только и думает о своей выгоде, о том, как бы еще побольше разбогатеть! И вот увидите — разбогатеет! Вотрется в какой-нибудь преуспевающий синдикат по высасыванию из народа последних соков — и разбогатеет! — Юсуп горестно покачал головой. — А ведь тоже считает себя революционером! Борцом за интересы нации!

— Ладно, ладно, не кипятись, — попытался охладить пыл племянника Низамуддин. — Кахан — это еще, можно сказать, цветочки! А ведь есть и такие, для которых народные интересы вообще ломаного гроша не стоят! И тоже причисляют себя к патриотам! Нажили буквально несметные богатства, а говорят о народном горе… Так что время покажет, кто был подлинным борцом, а кто демагогом и болтуном. Но сначала должны быть изгнаны колонизаторы и завоевана независимость. Она-то и сорвет все покровы, и эта решительная схватка обнаружит истину и покажет нам, кто есть кто.

Подходя к дому, где все мы остановились, мы услышали гул приближающейся машины, и через мгновение яркие фары ударили нас по глазам и осветили все вокруг, будто внезапно наступил ясный день. Мы прижались к стене. Пересекая улицу, машина проскочила в нескольких шагах от нас. Скорее всего, она принадлежала английской военной комендатуре.

Юсуп нервно закурил, и мы двинулись дальше.

— Ну, понравился вам Неру? — тихо спросил он.

— Поговорим дома, — отозвался Низамуддин. — А пока ясно лишь то, что он обладает выдержкой старца и проницательностью мудреца. Меня больше всего покорило, что он искренен, его словам нельзя не верить. Вот ведь всей душой любит Ганди, а объективно судит о пробелах в его концепции! Это ценнейшее качество! Многие наши политики просто-напросто боятся глянуть в лицо истине, избегают ее…

Юсуп прервал Низамуддина:

— Да им собственная шкура куда дороже истины!

— Вот именно… — Низамуддин кивком головы одобрил слова племянника. — И Неру приятно удивил меня как раз тем, что не боится трезво оценивать положение в стране, глубоко в него вдумываться, зорко всматриваться.

— Мне он очень понравился! — с юношеской восторженностью заключил Юсуп.

Я промолчал, хотя и разделял впечатление, какое произвел на моих друзей Джавахарлал Неру.

12