…Пройдут годы. Сегодняшние собеседники вновь встретятся и вновь будут разговаривать, дискутировать, обсуждать прошлое и настоящее… Только дороги истории разведут их к этому времени в разные стороны, каждый будет дышать своим воздухом и думать о своем. Но одна из встреч окажется особенно знаменательной. Она произойдет ровно десять лет спустя после того памятного вечера у Кахана, в тех же краях, но в Лахоре.

Это был конец двадцать девятого года. Предновогодние дни оказались для Джавахарлала Неру самыми необыкновенными днями его жизни: он был избран председателем наиболее влиятельной и наиболее массовой партии — партии Национального конгресса.

В рядах этой партии состояли известные старые борцы, отдавшие все силы и весь талант борьбе за осуществление ее идеалов. А Джавахарлалу к этому моменту было всего сорок лет! В этом возрасте в условиях прежней Индии подняться до таких высот — это было почти немыслимо! И Джавахарлала поздравляли с победой, а в Лахоре, где проходил съезд Национального конгресса, народ чествовал его как национального героя, торжественно и восторженно.

Нелегко сохранять равновесие, оказавшись на столь непривычной высоте. Много позже Неру, вспоминая те дни, напишет:

«Массовые торжества, поступавшие поздравления от муниципалитетов, местных органов и других общественных организаций, торжественные шествия и тому подобное — все это было тяжелым испытанием для моих нервов…»

В один из таких дней, когда нервы Джавахарлала были напряжены до предела, Кахан опять пригласил старого приятеля в гости — в дом своего тестя в Лахоре. Сам же Кахан жил уже не в Пешаваре, а в Дели.

Время не прошло бесследно и для Кахана: он достиг теперь совсем иных высот и, как и предполагал Юсуп, стал богатейшим человеком. Сперва он обзавелся землей, затем открыл магазины с кричащими на европейский манер рекламными вывесками, построил добротные дома и весьма выгодно сдавал их в аренду… Он приобрел акции двух преуспевающих компаний, которые щедро финансировались Уолл-стриттом…

Да, Кахан стал не кем иным, как капиталистом! Его давно как равного приняли в клуб знатных европейцев в Дели, он был там завсегдатаем, принадлежал к тому обществу. Родина, свобода, демократия, — нет, в принципе он эти понятия не отрицал! Но сводились они в его жизни лишь к наживе, к прибыли, к обогащению… По привычке он все еще рядился в одежды борца за справедливость, он был членом Национального конгресса, одним из идеологов его правого крыла… В общем, Неру было бы неудобно отклонить его приглашение, он только спросил, может ли прийти с Низамуддином и Юсупом, который, кстати сказать, тоже был членом Национального конгресса, левого его крыла, а также видным деятелем профсоюзов. Низамуддин же приехал в Лахор, чтобы наблюдать за работой Конгресса. Юсупу он рассказал, что прибыл из Москвы через Кабул…

Кахан, конечно, не отказал Джавахарлалу в его просьбе, хотя встреча рисовалась ему совсем иной — он рассчитывал поболтать с Неру наедине. А уж видеть Юсупа Кахану и вовсе не хотелось: в памяти еще была жива ссора, происшедшая между ними при последней встрече.

Ромеш Чандра, тесть Кахана, считался в Пенджабе одним из наиболее состоятельных людей. Немало сделал он и для своего зятя Кахана — давал ему деньги и всячески выводил в люди.

В этот день хозяина дома не было — он уехал в Европу, и потому, кроме Кахана и его гостей, в просторной зале, украшенной фресками и богато обставленной, никого не было.

Разговор начался с заседания Конгресса, в частности, с принятой на нем резолюции о независимости, за которую проголосовали почти единогласно.

Кахан тоже голосовал за нее, но чего ему это стоило! Тяжело дыша, он поднял будто налитую свинцом руку, хотя в душе считал, что всерьез говорить о независимости Индии еще не пришло время. О статусе доминиона — другое дело, это еще допустимо, но о полной независимости?.. И все же Кахан не решился открыто высказать свою точку зрения и против собственной воли присоединился к большинству. Для видимости, всего лишь для видимости!

Юсуп же резолюцию о независимости считал половинчатой, потому что в ней не были обозначены конкретные пути ее претворения в жизнь и ни слова не говорилось о путях завоевания Индией самостоятельности. От идеи террора он отказался давно, но по-прежнему не мог принять тактику вымаливания у колонизаторов каких бы то ни было благ и свобод. Он оставался приверженцем решительных действий, массированного наступления на захватчиков, а в случае необходимости — и вооруженной борьбы.

Неру не был расположен распространяться на темы, обсуждавшиеся столько дней подряд, тем более, что сам играл основную роль при выработке резолюции о независимости и вообще был одной из центральных фигур Конгресса. К тому же он не без оснований полагал, что разговор между Каханом и Юсупом может перейти в острый спор, если не хуже, и потому решил взять инициативу застольной беседы в свои руки.

— Ну, что нового в Москве? — спросил он Низамуддина.

Неру немного знал Москву — два года назад, в ноябре двадцать седьмого года, он был там вместе с отцом на праздновании десятилетия Октябрьской революции. Конечно, времени было слишком мало, и он сожалел, что не успел поглубже ознакомиться с этим новым миром, вникнуть в его глубинные явления. За три дня много ли увидишь! И все же поездка произвела на него очень сильное впечатление. После нее хотелось еще ближе вглядеться в эту страну, ощутить ее атмосферу, изучить ее прошлое и настоящее. «Советская Россия может явиться для мира вестницей надежды», — писал он. И стал усердно читать Маркса, Энгельса, Ленина, и чем больше читал, тем меньше белых пятен оставалось в его представлениях о новой политической системе, родившейся в далекой стране. Но все же немало оставалось и такого, что вызывало его сомнения в безупречности марксистской философии. Некоторые события в России казались слишком уж необычными, настолько непредсказуемыми, что заставляли Неру колебаться, порождали неуверенность в их социальной целесообразности.