— Ха-ха-ха! — залился Кахан каким-то ненатуральным смехом, предназначенным, скорее всего, для того, чтобы заглушить голос Юсупа. — Назови мне человека, который хотел бы оказаться в тюрьме!

— Да, желающие сидеть за решеткой вряд ли найдутся, — сквозь стиснутые зубы процедил Юсуп. — Но смотря за что? Во имя свободы своей родины многие, очень многие согласились бы остаток жизни провести в тюрьме, потому что для них собственная гибель — ничто в сравнении с гибелью родины.

Кахан постарался разрядить накалившуюся атмосферу.

— Ах, друзья, — сказал он, — давайте не отравлять этот ужин спорами! Тем более, сколько бы мы ни дискутировали, к общему выводу нам не прийти. Жизнь сама покажет, кто был прав. Верно я говорю? — обратился он к Неру.

Неру и на этот раз не спешил солидаризироваться с Каханом. Опершись правой рукой на удобный подлокотник своего кресла, а левой сжимая бокал с содовой водой, он сидел, склонив голову и будто не слыша обращенного к нему вопроса. И все же чувствовалось, что он просто собирается с мыслями. Он был похож в эту минуту на человека, решающего трудную математическую задачу или обдумывающего шахматный ход.

— Действительно, — начал он, в упор глядя на Кахана, — жизнь — беспристрастный судья, и она ответит на вопрос, кто сегодня был прав, а кто неправ. Но не дожидаться же нам этого момента! На мой взгляд, умение извлекать из жизни уроки и делать верные выводы во имя будущего — основная наша задача. Вот мы с вами сидим сейчас в Пешаваре, в одном из бывших опорных пунктов державы сикхов. Именно здесь, как вы знаете, завершилась почти столетняя борьба англичан за покорение Индии. Завершилась она в середине прошлого века поражением пешаварского вилайета и победой Англии. — Неру медленным взглядом обвел всех сидящих за столом. — Сто лет — срок немалый, это целая эпоха, и если поглубже проанализировать историю этой эпохи, то мы опять-таки упремся в уже известную нам истину: первопричиной страшных бедствий Индии были конфликты между национальными силами. Вражда раджи с раджой, князя с князем, феодала с феодалом… Иначе говоря, то же, что мы видим и сегодня и что разъединяет народ, распыляет его силы: конфликты между национальными партиями и группировками… — Он невесело улыбнулся. — Вот нас здесь четверо индийцев. И нет сомнений, что каждого искренне тревожит судьба родины. Но у каждого своя концепция ее раскрепощения. Кахан проповедует конституционный путь. Мой новый друг, — Неру повернулся к Низамуддину, — возлагает надежды на помощь со стороны…

— А ты? — прервал Юсуп. — В чем суть твоей собственной концепции?

Умные глаза Неру чуть сощурились в улыбке.

— Признаться, — начал он, — я пока еще нахожусь в стадии поисков собственной позиции. Мне ясно лишь одно: выйдя на политическую стезю, я уже не смогу жить только своей жизнью и бесстрастно наблюдать происходящее. Я вступаю в борьбу, отдавая себе отчет в том, что она не будет легкой. Я не полностью избавился еще от каких-то сомнений и колебаний, не сумел до конца отрешиться от психологии своего класса — класса буржуазии. И это понятно, если учесть, что я являюсь сыном этого класса и еще в детстве воспринял его жизненную философию. К тому же и отец мой — человек, воспитанный в западных традициях, современная западная цивилизация не могла не наложить своей печати на его мировоззрение. Он постоянно имел дело с английскими чиновниками, а вы знаете, как далека эта публика от реальной действительности, от развития общества. Их мир — бумаги, в которых они целыми днями роются, иллюстрированные журналы, приходящие из Англии, виски… Они видят жизнь со своей чиновничьей, бюрократической вышки. Естественно, что и индийские чиновники постепенно усвоили этот стиль жизни и образ мыслей. Не миновала сия чаша и моего отца. Он искренне верил, что именно с помощью Англии Индия выйдет на дорогу прогресса, что судьбу Индии можно изменить, однако же только мирным, конституционным путем. — Неру обернулся к Юсупу. — Вот ты говорил здесь о тюрьмах. Каждому ясно, что, вступая в открытую борьбу с системой, он раньше или позже окажется в тюрьме. И это многих отпугивает. Мой отец, например, до такой степени боится, что я попаду в тюрьму, что однажды попытался провести ночь на голом полу: так он хотел представить себе мое «тюремное будущее».

— Хо-хо-хо! — раскачиваясь из стороны в сторону, расхохотался Кахан. — Стало быть, у него есть основания для подобных тревог?

Неру энергично кивнул головой и твердо сказал:

— Конечно, есть! Как ни говорите, я принадлежу к «Сатьяграх-сабху». Члены нашей организации отвергают закон Роулетта и всякий другой закон, которому не подчиняется Сатьяграх-сабху. Естественно, что, вступая в этот союз, каждый понимает, что рискует оказаться за решеткой.

Юсуп глянул на Неру и с легкой иронией в голосе спросил:

— Так, может, не исключено, что и ты примкнешь к нам?

Неру, по-видимому, был озадачен столь прямым вопросом, но тут же заговорил так убежденно, будто давно был готов к такому обороту беседы.

— Видишь ли, как мне представляется, между экстремистами и умеренными пролегает столь узенькая граница, что преодолеть ее — дело момента. В те времена, когда мы обсуждали в Кембридже политические проблемы Индии, большинство студентов, помнится, придерживалось, мягко говоря, крайних взглядов. Они готовы были всадить пулю в лоб первого колонизатора, который попадется им под руку. Затем почти все они вернулись на родину и стали медленно, но верно подниматься по ступеням служебной иерархии: одни оказались чиновниками индийской гражданской службы, другие — судьями в верховном суде… Прошло время, и почти все они вообще отошли от политической жизни. Прежние герои, так мужественно сражавшиеся за дружескими столами в Кембридже, ныне превратились в ручных голубей, клюющих зерно с британских ладоней. Иначе говоря, личное благополучие оказалось для них выше интересов собственной страны. Но и среди вчерашних так называемых умеренных тоже есть немало разочаровавшихся: теперь они уже не верят в конституционные формы борьбы. Выразительный пример: перед моими глазами — мой отец. Я уже говорил, что он, так сказать, дитя цивилизованного мира. Я сказал и о том, что больше всего на свете он боится тюрьмы. Однако в последнее время его отношение к происходящему заметно изменилось. Трагедия в Пенджабе, расстрел генералом Дайером тысяч невинных людей, английские бомбы, сбрасываемые на индийские деревни, — все это варварство решительно потрясло его конституционные взгляды. В качестве протеста против соглашательской политики газеты «Лидер», выпускаемой умеренными в Аллахабаде, он там же, в Аллахабаде, основал свою газету «Индепендент». Не думаю, что ему было просто сменить свою умеренную, лояльную позицию по отношению к противникам на столь решительную и непримиримую, какой он ныне придерживается. Он понимает, что, навлекая на себя гнев англичан, может потерять прибыльное место, а ведь он привык жить в достатке. — Неру обвел взглядом богатую комнату Кахана, как бы желая этим сказать: «Вот так же, в такой же роскоши, привык жить и мой отец!» — Отказаться от жизненных благ, обречь себя и семью на скудное существование — все это не так-то просто! Но теперь уже сама жизнь вынудила отца пересмотреть свои прежние взгляды и более реально оценивать то, что он видит и слышит вокруг себя. К чему я это говорю? — сам себя прервал Неру и ответил: — Я хочу проиллюстрировать тот факт, что глубокие социальные сдвиги и политические события способны решительно изменить позиции человека и его представления о формах и методах борьбы. Вчерашние умеренные сегодня могут прибегнуть к бомбам, а сегодняшние экстремисты могут выпустить из рук оружие и искать контактов с колонизаторами. Сейчас многие, — я говорю о политических деятелях, — мечутся в поисках наиболее верного направления, точнее говоря, в поисках того идеального пути, который избавит их родину и народ от гнетущей атмосферы колониализма… — Неру обратился к Низамуддину: — И я согласен с вами, полностью согласен, что пример большевиков, завоевавших для народа свободу, — поучительный и яркий пример! В нем заключены многообещающие и мощные силы…

Вошли слуги, неся на подносах дымящиеся ароматные кушания, и за столом воцарилось молчание. Все склонились над своими тарелками, разливали по бокалам вина. Затем, когда снова остались одни, Неру заговорил:

— Может, вы слышали, что в окрестностях Файзабада появилась странная личность, именующая себя Баба Рамачандра? Нет? — спросил он у нас и, так как никто не откликнулся, стал рассказывать: — Этот Рамачандра родом из Западной Индии, из Махараштра. По контракту он работал на островах Фиджи простым рабочим, потом вернулся, пробрался в округ Ауд и бродил из села в село, изучая жизнь простого люда. Вечерами вокруг него собирался народ, он читал по памяти рассказы из «Рамаяны»[43], читал им газели… Это — людям, в сердцах которых не осталось ничего, кроме отчаяния и гнева! Вот так, с помощью любимого народом эпоса, с помощью прекрасной поэзии, затрагивающей души даже самых обездоленных, этот Баба Рамачандра завоевал доверие бедняков, постепенно подсказал им, что надо собираться на сабхи — митинги — и обсуждать там свою жизнь, свои нужды. Говорят, между прочим, что он и сам-то неграмотный человек и что нету у него ни какой-то четкой программы, ни, тем более, своей политической концепции. При этом он сумел найти к простым крестьянам подход, сумел приподнять их с колен, а затем и двинуть на Файзабад…

— Но если этим крестьянам, — воспользовавшись паузой, заговорил Низамуддин, — если этим людям, сердца которых, как вы говорите, полны отчаяния и гнева, предложить продуманную программу действий, ну, к примеру, избавление от гнета заминдаров и талукдаров, они смогут стать реальной национальной силой? Не так ли?

Неру ответил, поднимая голову от своей тарелки:

— Вы перехватили мою мысль! В Индии — более трехсот миллионов жителей. Большинство — крестьяне, голодные, обездоленные люди. Я до последнего времени слабо представлял себе их жизнь. Ну, знал, конечно, что они крайне бедны, но что испытывают поистине адские муки, — нет, об этом я не имел понятия. А не так давно мы, несколько конгрессменов, побывали в селах, и я услышал нескончаемую и скорбную повесть о давящем на крестьян и все усиливающемся бремени арендной платы, о незаконных поборах, о том, как людей сгоняют с земли и выбрасывают из глинобитных хижин. Я услышал повесть о том, как, сдавленные со всех сторон хищными агентами заминдара, ростовщиками, полицией, несчастные крестьяне терпят все, вплоть до побоев! Арендная плата неслыханно высока, но к ней прибавляются еще разного рода незаконные поборы. Талукдары часто заставляют своих арендаторов оплачивать чуть не все свои расходы: чью-то свадьбу, чье-то обучение за границей, бал в честь губернатора или еще какого-то высокопоставленного лица, покупку автомобиля или слона… До того дошло, что эти противозаконные поборы получили специальные наименования: мотрауна — сбор денег на автомобиль, хатхауна — на слона…