— В Индию? — не понял я.

— Да-да, ты не ослышался.

— Но кто и зачем меня туда может послать?

— Эмир, — коротко ответил Ахмед.

Я не стал ни минуты раздумывать.

— Если эмир прикажет, я поеду хоть в ад!

— В таком случае — готовься, — сказал Ахмед.

Только потом я понял, почему он заговорил со мной об Индии.

3

Совещание в зале приемов дворца Дилькуша длилось более трех часов подряд. Среди приглашенных — визири, высокопоставленные военные и городская знать. И хотя вал был просторным и высоким, воздух постепенно становился все более тяжелым, спертым и каким-то сумрачным, будто за стенами дворца не было ясной, свежей и солнечной весны.

Время от времени, правда, острые лучики стоявшего в зените солнца, беззвучно проколов двойные оконные рамы, на миг озаряли желтым светом резные стены зала или зайчиками прыгали по устилавшим пол коврам, но тут же исчезали, и тогда казалось, что атмосфера в зале еще больше сгущается и еще более плотные тени ложатся на лица людей.

Пристроившись у стола, что стоял поближе к двери, мы с Ахмедом делали вид, что целиком поглощены своими делами и знать не знаем, о чем они говорят, эти люди, пришедшие во дворец. В действительности же чутко вслушивались в каждую реплику, старались уловить суть дебатов и по лицам спорящих определить, что у каждого из них на уме и на сердце.

Люди давно устали, это было ясно. Особенно утомленным выглядел Сабахуддин-ахун. Впрочем, заросшее бородой и усами лицо его было сейчас не только усталым, но и злым. Он сидел в глубоком мягком кресле и то подавался вперед, то откидывался на спинку, то ерзал, то зевал, то заходился сухим лающим кашлем. Видно было, что сидением в этом зале он тяготится и даже не пытается этого скрыть, однако и уйти считает невозможным — для этого нужен убедительный повод.

Вот он снова всем телом подался вперед и с достоинством, не торопясь, чеканя каждое слово, заговорил:

— Ваше величество эмир… Нажить врага легко, но избавиться от врага, особенно такого, как англичане… Насколько это непросто, народ убеждался не раз. И потому, если вы действительно созвали нас, чтобы выслушать наш совет, — вот он: надо изыскать путь, который приведет к соглашению. Едва зарубцевались раны, нанесенные минувшими войнами, едва восстали из руин города и села, — надо ли вновь искушать судьбу? — И после нескольких секунд молчания ахун, возвысив голос, продолжал: — Долгие годы правил страной ваш отец, и долгие годы Афганистан жил в покое, в стороне от потрясений, какие переносил мир. Почему? Потому, ваше величество эмир, что Хабибулла-хан действовал осмотрительно, взвешивал каждый свой шаг. Да будет светлой память о нем!

Внимательно слушая речь ахуна, молодой эмир прохаживался взад и вперед вдоль длинного стола и нервно поглаживал черные усики. Дав ахуну кончить, он остановился и, не отнимая пальца от усов, сказал с нескрываемой иронией:

— Жить спокойно, стоя на коленях? Нет, ахун, такого покоя мы не хотим!

Мы с Ахмедом переглянулись, довольные ответом эмира. А он, вновь сделав несколько концов от одного края стола до другого, остановился подле своего места и на этот раз без тени насмешки, спокойно и уверенно обратился к собравшимся:

— Господа! Прежде чем возложить на себя священную корону, я перед всем народом провозгласил свои цели. Я недвусмысленно дал понять, что не вложу свой меч в ножны, пока не добьюсь полной независимости Афганистана. Я дал клятву! Отказаться от клятвы меня не заставит никто. Никто! — Быстрым взглядом он окинул зал и тут же, почти без паузы, продолжил: — Мы стоим перед великим испытанием, и одно из двух: либо, мобилизовав все свое мужество, мы отведем от Афганистана угрозу гибели, либо будем подобны выброшенной на берег смердящей рыбе.

При последних словах голос эмира дрогнул, смуглое лицо покрылось мелкими капельками пота. Он отвернулся к окну, чтобы скрыть свое состояние, и несколько мгновений стоял, тяжело дыша. Потом спросил сидящего к нему ближе других высокого сипахсалара:

— Что скажете, господин сипахсалар? Может, я не прав?

Голос его звучал спокойно и даже мягко. Сипахсалар поднялся со своего места и четко, взвешивая каждое слово, заявил:

— Вы правы, ваше величество. Раньше ли, позже ли, но стену покорности надо было взорвать. И по-моему, этот час настал. Пришла пора постоять за свою честь.

— Мархаба! Браво! — не скрывая своих чувств, воскликнул эмир. — Никто, чья душа болит за судьбу родины, не мог бы сказать лучше, господин сипахсалар!

Но сипахсалар словно бы мимо ушей пропустил горячую похвалу эмира. Так же сдержанно и четко он продолжал:

— Нет слов, наш враг коварен. Верно и то, что не раз уже мы обжигались, вступая с ним в борьбу. Но означают ли прошлые поражения, что мы так и должны жить, придавленные гнетом веков? Нет! Сейчас не те времена. И нынешние англичане — тоже не прежние. Так не станем же упускать момент! Тем более, что первый, решительный шаг уже сделан, и отступать поздно. Да и некуда. Надо двигаться только вперед, надо идти навстречу своему счастью, даже если путь к нему окажется залит кровью.