И ко всему этому — англичане!.. Вести о том, что они стягивают к границам войска, приходили все чаще и были все более тревожными. Одним патриотизмом вооруженного врага не одолеть, — мы отчетливо это понимали. По данным разведки, на нас могли двинуть до полумиллиона английских солдат, располагающих всем — от пушек до самолетов, от автотранспорта до радиоаппаратуры. В общем, английская армия отвечала современным требованиям ведения боя.

А мы?..

Примерно пятидесятитысячная регулярная армия Афганистана была слабо подготовленной и слабо оснащенной: около двухсот устаревших, допотопных пушек составляли «славу» нашего оружия. И тем не менее решительный шаг был сделан. И, чтобы не превратиться в прах, мы должны были двигаться только вперед. Только вперед!..

5

В этот вечер мы, группа молодых офицеров, ужинали у эмира, но перед ужином немного поупражнялись в стрельбе по мишени, немного поговорили, вспомнили недавние дни…

В безмятежную пору своей юности эмир часто приглашал нас посостязаться в стрельбе, в борьбе… Он отлично стрелял, особенно метко — из пистолета, но в борьбе не раз терпел поражение от Ахмеда, хотя тоже был крепким, словно отлитым из свинца.

За ужином мы непринужденно беседовали на разные темы, и беседу эту оживляло присутствие супруги эмира — шахини Сурейи. Высокая, стройная, изящная, она была одета просто и красиво. На ней было европейское платье. Да, именно платье европейского покроя, потому что шахиня принадлежала к тем женщинам, которые мечтали избавиться от душной чадры и полной грудью вдыхать воздух свободы. Чаще всего, однако, на ней были национальные одежды, но именно в обществе мужчин она появлялась без чадры, в европейском платье, как бы демонстрируя этим свой протест против рабского положения женщин. Поверх ее длинного, чуть не до полу, светло-серого платья из мягкой ткани была накинута парчовая шаль. Иссиня-черные волосы оставались открытыми и подчеркивали нежную белизну тонкого лица.

Говорят, что одежда украшает человека. Возможно, это верно. Но, глядя на шахиню Сурейю, казалось, что наоборот: именно она придает платью, национальному или европейскому, какую-то особую грацию, какое-то неповторимое изящество. В любой одежде она была в равной мере хороша.

Эмир не просто любил жену, — он считался с нею, доверял ей, обращался к ней за советами, и часто, особенно во время приемов, мы чувствовали, как совпадают их мысли и ощущения.

Глядя сейчас на шахиню, сидевшую по другую сторону стола, эмир с улыбкой заговорил:

— Европейские газеты шумят о том, будто воинственный правитель Афганистана одним ударом хочет разрубить все узлы истории. В действительности же у меня не хватает смелости даже на то, чтобы разрешить Сурейе-ханум без чадры и головного убора выйти на улицу. Вот так дерзкий правитель!

Сурейя-ханум, слегка сощурив красивые черные глаза, нежно улыбнулась мужу, улыбались и мы, глядя на них. А эмир продолжал в том же полушутливом тоне:

— Вот если бы можно было однажды скупить всю чадровую ткань и побросать в огонь, тогда, пожалуй, наши женщины избавились бы от решеток на лицах. Но… — Он помолчал немного и сказал более серьезно: — Надо помнить, что в чадровой ткани заключены тайны веков! В ней — целые эпохи! Стало быть, мы имеем дело с вековыми обычаями, с самой историей. Впрочем, человек сам творит историю, не правда ли? — Он вопросительно глянул на жену.

Она опять ласково ему улыбнулась и заговорила:

— Твои шутки по поводу чадры, видимо, дошли до слуха народа. Я даже слышала, что первой женщине, которая сбросит чадру, будет воздвигнут памятник в центре Кабула.

Эмир от души расхохотался.

— Ничего такого я не говорил! Мне, кажется, уже приписывают то, о чем мечтает народ и мечтают миллионы таких женщин, как ты. А памятник?.. — Он будто призадумался. — Памятник, я полагаю, если и будет воздвигнут, то тебе.

— Мне? Но почему именно мне?

— Потому что, я надеюсь, ты и окажешься этой первой женщиной.

— О! Ну, в таком случае подыскивай скульптора!

Мы долго и от души смеялись над этим шутливым диалогом между эмиром и его прелестной женой. Впрочем, в разговоре этом я улавливал и действительные веяния нашего близкого будущего, нашего завтрашнего дня. С надеждой всматриваясь в это будущее, мы, молодые офицеры, признаться, не особенно отчетливо представляли себе его, но верили в него и ждали. Мы понимали, что оказываемся с глазу на глаз с древними традициями, которые предстоит разбить, потому что они стоят на пути к прогрессу и духовному раскрепощению. Это будет трудно, но это — будет.

После воцарившегося за столом молчания Ахмед с горькой усмешкой сказал:

— Много шумят сейчас о том, что наши девушки, возможно, поедут учиться в Европу.

— Пусть шумят! Пусть! — воскликнул эмир. — Да, мы будем посылать в Европу и девушек, и юношей, иначе Афганистан не выйдет из невежества! — Он поднял свой стакан и продолжил: — Вот хоть эта нехитрая штука: научились мы стаканы делать самостоятельно? Нет, покупаем их в разных странах. Другие народы покоряют небо, с помощью науки передвигают горы, а мы? Разве мы не так умны или не так талантливы, как европейцы? Кто так думает, ошибается. И ум у нас есть, и талант, но их надо окрылить, надо раскрыть перед ними дороги к смелым поискам. Все зависит от нас самих, и если мы сумеем вырастить здоровое и образованное поколение, вот тогда — и только тогда! — Афганистан займет достойное место среди других стран!

Чувствовалось, что эмиру хочется говорить, хочется поднять наш дух, вдохновить нас, своих единомышленников и сподвижников. Он знал, что молодые офицеры верят ему и гордятся им. Знал и то, что вскоре нам предстоит расстаться.

В пограничных с Индией районах тучи сгущались день ото дня. С минуты на минуту ожидались первые залпы орудий. Мы должны были готовиться к обороне.

Вооруженные силы страны были разбиты на три группы: восточную, южную и юго-западную. Военные барабаны могли загреметь в любой момент, и в этот момент воинам предстояло принять бой. Однако мобилизация была не самой сложной проблемой. А вот поднять народ, и прежде всего наших братьев из племен пуштунов, проживающих в так называемой Независимой полосе, — это было делом нелегким и даже рискованным. Районы Независимой полосы в конце девятнадцатого века были насильственно присоединены к Индии, и хоть зона именовалась «Независимой», народы ее полностью зависели от Англии. В провинциях этой полосы находились и военные крепости, и опорные пункты англичан. А среди вождей племен пуштунов были разные: одни жили с оглядкой на англичан, другие готовы были отстаивать чувство национального достоинства.