Эмир улыбнулся снисходительно, как улыбаются ребенку.

— Мы хотим обновить и улучшить мир, а вы, ахун, говорите о конце света, — сказал он.

Обычно мучнисто-белое лицо ахуна вдруг побагровело, он задрожал от возмущения, и длинная, чуть не до пояса, борода его тоже мелко затряслась. Он не мог справиться с нахлынувшим на него гневом, нервно кашлял, сглатывал слюну, ерзал в своем кресле, но то ли не сумел говорить, то ли не захотел. В его молчании таилась какая-то холодная ярость.

Эмир был явно недоволен реакцией ахуна на письмо. Он в раздражении бросил на стол карандаш и, глянув на нас, приказал:

— Подайте ахуну пиалу воды.

Но когда я подошел к старику и протянул пиалу, он тыльной стороной ладони отвел ее и, негодующе глядя на эмира, ядовито заметил:

— Допустим, что меня можно успокоить пиалой воды. Но как вы намерены успокоить народ?

Сдерживая внутреннее волнение, эмир хладнокровно ответил:

— Успокаивать народ нам, я надеюсь, не придется, потому что мы хотим именно того, о чем мечтает народ. Мы хотим, чтобы его мечты стали жизнью.

Ахун лишь усмехнулся в ответ.

Напряженную обстановку попытался разрядить генерал Мухаммед Вали-хан. Встав со своего места, он заговорил — по-военному четко, как на плацу перед строем:

— Ваше величество эмир! Я считаю, что письмо следует отправить. Россия — наш сосед. Если сосед не понимает соседа, не поддерживает его, — такая жизнь не к добру. Это — одна сторона вопроса. Вторая: если Россия действительно за нас заступится, англичанам останется лишь отступить. Между тем, наш враг коварен, и мы не должны пренебрегать никакой силой, которая способна помочь нам бороться…

Мой дядя, сидевший рядом с Сабахуддином-ахуном и молчавший все это время, тяжело поднял свой массивный подбородок и, иронически хмыкнув, заметил:

— Интересно, чем это может нам помочь Ленин, если вся его Россия в огне?!

Махмуд Тарзи глянул на Азизуллу-хана, не сумев скрыть осуждения, и поднялся:

— Я отвечу вам, Азизулла-хан, — начал он, и дядя насторожился. — Каково бы ни было положение в России, но Ленин не меньше, чем мы, осуждает политику англичан на востоке, а это само уже по себе — большая помощь. Надо помнить и то, что Россия есть Россия! На ее территории сейчас — военные силы всего мира: англичане, французы, американцы, немцы, японцы… А она держится! Ничего с ней не могут поделать! Но если государство способно противостоять армиям стольких стран, то нет сомнения — оно сумеет поддержать и нас… — Тарзи умолк, достал из кармана носовой платок, провел им по своему лицу — тонкому, умному лицу интеллигента, и столь же терпеливо, с таким же уважением к аудитории, продолжал: — Мы давно изнываем под гнетом империализма, а Ленин — враг империализма. Он добивается равноправия всех народов, он — за уничтожение колониального рабства. Именно это нам и нужно!

Мой дядя не дал Махмуду Тарзи договорить. Он встал и резко прервал его:

— Большевики несут с собою бунтарство, то, что они называют революцией! Не собираетесь ли вы своими руками распахнуть ворота новой беде, страшной беде?

Эмир горько улыбнулся и сочувственно, как на тяжело больного, посмотрел на Азизуллу-хана.

— Интересно узнать, что вы называете революцией? Как вы ее понимаете?

Дядя промолчал.

— Я хотел бы все-таки услышать ваш ответ, Азизулла-хан!

И, поняв, что уклониться не удастся, дядя выпалил:

— Революция — это большевики! А там, где большевики, там неразбериха, хаос!

Эмир невесело рассмеялся, и этот смех несколько разрядил атмосферу. Многие заулыбались. А эмир продолжал:

— Значит, по-вашему выходит, что до большевиков не было ни хаоса, ни, как вы говорите, неразберихи? Все было спокойно и размеренно? Я правильно вас понял?

Дядя сидел, опустив голову, он, кажется, отказался от дальнейшей дискуссии.

— В государственной политике, — продолжал меж тем эмир, — нельзя действовать вслепую. Осмотрительность и трезвая оценка реальной обстановки — вот из чего мы с вами должны исходить. Только при этих условиях государственный корабль сумеет обойти мели и рифы… — Он вновь посмотрел на моего дядю. — Вы, Азизулла-хан, говорите, что революция — это большевики, а что большевики — это хаос! Но скажите сами, сколько бурь пронеслось над Афганистаном! Сколько раз наш корабль садился на мель? Сколько раз трещал и разваливался наш трон? И все это — без большевиков! — Мужественное лицо эмира покраснело от возбуждения, в голосе звенело волнение. — На протяжении последних ста лет изо всех эмиров Афганистана лишь один, мой дед[8], умер своей смертью, остальные же пали жертвой беспощадного оружия. Так что же, и в этом повинны большевики?

Я видел, как спина моего дяди все больше и больше округлялась, он сидел сникший, будто чья-то сильная рука давила на его плечи.

Эмир потянулся к пиале с чаем, отпил несколько глотков и уже спокойнее, более уравновешенным тоном, заговорил снова:

— Признаться, мне пока еще не приходилось лицом к лицу встречаться с большевиками. И цели их мне известны лишь в самых общих чертах. Но главное ясно — они хотят установить мир и взаимопонимание между народами, а мы с вами мечтаем о том же…

Сабахуддин-ахун буркнул в сторону, но так, что его услышали:

— Хоть бы к трону уважение проявил… Большевики пренебрегли неприкосновенностью трона! Они занесли меч над тенью аллаха!

Эмир понял, что ахун просто-напросто изворачивается, пытается спрятаться за громкими фразами. Эмир отлично помнил, что, когда разгорелась борьба за трон, на два лагеря разбились и влиятельные старейшины, причем Сабахуддин-ахун был его сторонником, сторонником сына, а не брата погибшего эмира. Быть может, он считал, что сумеет исподволь управлять действиями молодого Амануллы-хана? Быть может, даже надеялся, стоя в сторонке, вести государственный корабль своим курсом? И теперь, когда Сабахуддин-ахун убедился, что его планы рухнули, он открыто восстал против Амануллы-хана и его политики. Да, возможно, все было именно так. Но главное расхождение состояло в том, что ахун решительно возражал против разрыва отношений с англичанами, а эмир столь же решительно на этом настаивал. А теперь еще прибавились и разногласия в оценке большевиков: при одном упоминании о них ахуна начинал бить озноб; эмир же искал пути сближения с ними. Могли ли они найти общий язык?..