Я глядел на эмира и, хорошо его зная, видел, как он сейчас разгневан, какого усилия стоит ему держаться более или менее спокойно. На лице его лежала тень озабоченности, черные брови низко нависли над погрустневшими, задумчивыми глазами. После долгого молчания он вновь обратился к Сабахуддину-ахуну со словами:

— Я зачитаю вам, ахун, один документ… — Он взял кожаную папку, полистал лежавшие в ней бумаги и, найдя нужную, вновь обратил свой взор к ахуну. — Речь здесь идет о договоре, который двенадцать лет назад заключили между собою правительства России и Англии. Послушайте, как звучит первая статья этого договора:

«Российское императорское правительство объявляет, что оно признает Афганистан находящимся вне сферы русского влияния и оно обязуется пользоваться для всех своих политических сношений с Афганистаном с посредничеством правительства его британского величества. Оно обязуется также не посылать никаких агентов в Афганистан». — Эмир положил бумагу на стол и заговорил чуть громче, чем до сих пор: — Кто обязуется? Россия? Кому обязуется? Англии! Проще говоря, две великие державы, объединившись, хотят сшить нам саван. Правительство его величества Великобритании разрешает России грабить Северный Иран. Правительство же ее величества России, в свою очередь, разрешает Великобритании грабить Афганистан. Они делят между собою нашу священную землю, запродают нас друг другу заживо, а еще точнее — дарят. И все это — от имени трона, который вы называете священным. А мы?.. Мы, покорно склонив головы, ждем от всесильных правителей милостей, жалости. Мы не замечаем, что становимся жертвами коварных политических игр, вернее, делаем вид, что не замечаем этого… — Эмир снова раскрыл кожаную папку, отыскал в ней другую бумагу. — А вот воззвание большевиков, ленинское воззвание. Послушайте, с какими словами Ленин обращается к народам Востока: «Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно. Вы имеете право на это… Знайте, что ваши права…»

Сабахуддин-ахун не сдержался и, раздув ноздри, крикнул:

— Это — воззвание! А воззвание — это политика! А политика подобна ветру. И еще неизвестно, чем они кончатся, пустые заверения большевиков!

Генерал Мухаммед Вали-хан с осуждением глянул в надменное лицо ахуна и сказал:

— При чем здесь большевики, ахун? Речь идет о нас, о том, у кого нам искать помощи, поддержки в нашей борьбе. Большевики против захвата чужих земель, против колониализма — вот что для нас самое главное, решающее…

Слова генерала дополнил Махмуд Тарзи.

— Только вчера я говорил с послом Ирана, — сказал он, — и тот сообщил мне, что Советское правительство вывело с территории Ирана все русские войска и безвозмездно передало иранскому правительству бывший русский банк, железную дорогу Джульфа, порт Пехлеви и телеграфные коммуникации, связывающие Мешхед с Сейистаном. Это что — пустые обещания? — Будто дожидаясь ответа, Тарзи несколько секунд молча глядел на ахуна, прежде чем продолжить: — Тот, кто действительно намерен возвыситься до добра, должен сначала освободиться от пут неверия, иначе невозможно постичь истину. Не постигнув же истины, к политике и приближаться не следует.

Ахун сидел, сурово сдвинув седые брови. Лоб его пересекали глубокие морщины, руки, лежащие на столе, нервно подрагивали. Он молчал, и молчание это было тяжелым, мрачным, упрямым.

Говорят, глупому хоть кол на голове теши, — ничего не поймет! Но эмир-то знал, что ахун далеко не глуп, и потому все еще не терял надежды договориться. Я бы, например, не стал так долго препираться со стариком. Я бы сказал: «Хватит!» — и прекратил бы эту бесплодную дискуссию.

Но эмир проявил в этом споре поразительную выдержку, он терпеливо выслушивал ахуна.

— Знаете что, ахун? Возьмите себе в спутники кого угодно и завтра отправляйтесь в Дели. Или в Лондон. Поезжайте и привезите мне хоть коротенькую, всего с коровий язык, бумажку, в которой Британское государство официально провозглашало бы независимость народов. Вот тогда я не отправлю Ленину письмо и буду прислушиваться к каждому вашему совету. Но только тогда — не раньше. Как вы на это смотрите?

Сабахуддин-ахун почувствовал, что он загнан в угол. Не поднимая головы, он после короткой паузы едва слышно произнес:

— Я… Нет, я не могу ехать ни в Дели, ни в Лондон. Я не совсем здоров.

— Что ж, тогда, может, Азизулла-хан поедет? — обратился эмир к моему дяде.

От неожиданности тот вытаращил глаза и растерянно пробормотал:

— Я?.. Я, ваше величество, и сюда-то насилу приплелся. У меня колени болят… чашечки…

— Ну, если так, — с легким раздражением заключил эмир, — если один из вас болен, у другого коленные чашечки не в порядке, то остается одно: отослать в Москву письмо, которое вы сегодня прослушали. И я сделаю это безотлагательно!

В голосе его сейчас слышалась гневная решимость.

В первый момент и Сабахуддин-ахун и мой дядя словно онемели от неожиданности. Оба они тяжело дышали и не поднимали глаз на эмира, который явно ждал их ответа, ждал того, что они наконец согласятся с ним и заявят об этом публично. Однако после долгого молчания ахун, с лицом, искаженным брюзгливой гримасой, промолвил:

— Как знаете… Но стоит ли хвататься за оружие, если пока еще обо всем можно договориться?

— А кто, по-вашему, хватается за оружие?