Что касается Шерафетдина-ахуна, то по всему чувствовалось, что дворцовые правила поведения и придворную этику он усвоил неплохо. Речь его была учтива, быть может даже чересчур, голос негромкий, улыбка прямо-таки располагающая. Он начал издалека — с Туркестана, потом аккуратно ввернул, что огонь, мол, который разожгли большевики, угрожает Бухаре и не сегодня-завтра может перекинуться на Афганистан. Он высказывал всякие предположения, словно бы здесь же, на ходу, строил догадки, вспоминал факты из истории… Особо подчеркнул Шерафетдин-ахун, что Бухара и Афганистан всегда жили в согласии и их эмиры понимали друг друга. Что же до покойного Хабибуллы-хана, то незадолго до своей гибели он направил в Бухару одного из своих приближенных, дабы тот передал, что в борьбе с большевиками эмир не пощадит ни сил, ни средств. И вскоре в Бухару прибыла большая группа афганских офицеров.

— Да-а-а, — задумчиво, как бы подводя итог всему им сказанному, протянул Шерафетдин-ахун. — Настало время поднять всех мусульман на священную борьбу с большевиками…

Мухаммед Вали-хан молча слушал ахуна. Судя по всему, он не имел намерений вступать с ним в дискуссии, том более в публичные, а на прямой вопрос Шерафетдина-ахуна ответил, что не располагает ни полномочиями, ни достаточными данными для того, чтобы говорить об отношениях между Афганистаном и Бухарой. Что же касается России, то, в сущности, едут они туда всего лишь ради ознакомления с обстановкой, без каких-либо определенных заданий и целей. Все это было сказано спокойно, без тени нервозности. И именно чувство собственного достоинства, каким окрашены были слова посла, вызвали в Бачаи Сакао злобную реакцию, он воспринял поведение Мухаммеда Вали-хана как личное оскорбление.

— Понятно! — желчно искривив рот, заговорил он. — Откровенничать в присутствии разбойника вы не считаете возможным!

Посол лишь окинул его безразличным взглядом. И это окончательно вывело Бачаи Сакао из себя.

— Да! — воскликнул он. — Я — разбойник! Я граблю и убиваю людей, все это так! Но кто вынудил меня к такой жизни? — спросил он, гневно глядя на посла. — Кто? — И, не дождавшись ответа, сказал: — Хабибулла-хан, вот кто! И его лизоблюды-нукеры!.. — Бачаи Сакао едва не задыхался от злости и возбуждения, на него было тяжело смотреть. Отдышавшись, он продолжил: — И если бы Хабибулла-хан не отдал богу душу, в стране сегодня было бы еще больше разбойников. Сейчас за мною идут двести всадников, но стоит мне захотеть, их будет хоть две тысячи, потому что немало бродяг скитается на дорогах, не зная ни того, с кем им следует сводить счеты, ни того, к кому бы примкнуть. А если они примкнут ко мне…

— Это вы угрожаете? — спросил посол. — Или просто делитесь с нами тяжелым положением людей?

— Если хотите, и то, и другое! — отрубил Бачаи Сакао. — Вы презираете меня, потому что я — разбойник. А чем, скажите, нукеры эмира лучше нас, разбойников? И что сотворили бы они со мною, попадись я в их руки? Запросто выкололи бы мне глаза, привязали бы к хвосту осла или коня и так таскали бы по улицам…

— Постой, не горячись! — попытался успокоить расходившегося Бачаи Сакао Шерафетдин-ахун. — Хабибулла-хан — мертв, а о мертвых либо молчат, либо их поминают добрым словом. Ты помнишь только зло, но ведь эмир Хабибулла-хан — да будет светлой память о нем! — и заботился о мусульманах…

— Заботился? — прервал ахуна Бачаи Сакао. — Избивал, грабил, сажал в тюрьмы — вот как он заботился! — Глаза его метали молнии. — Он превратил страну в тюрьму — вот как он заботился! А вы еще говорите… — Откашлявшись, он обратился к послу: — Пускай я разбойник, не отрицаю! Но черное от белого и дурное от хорошего еще не разучился отличать…

— Но почему же тогда продолжаешь заниматься разбоем? — спросил Мухаммед Вали-хан. — Ты ж понимаешь, что это дурно! Почему не пытаешься зарабатывать свой хлеб честным трудом?

— Хм! — ехидно хмыкнул Бачаи Сакао. — Наверное, потому, что Хабибулла-хан перед смертью забыл сделать меня генералом…

Я расхохотался громче, чем того стоили едкие слова Бачаи Сакао, и сказал:

— Но может, вам было бы еще лучше стать прямо эмиром?

— А что? — огрызнулся Бачаи Сакао. — Эмиры тоже не с неба валятся на землю, они такие же твари, как мы с тобой… — Он, кажется, готов был сжечь меня своими черными глазами. — Все решает сила! Как говорится, каждый палец по отдельности — ничто, а сожми их в кулак… Слышали такое? — Я не отозвался, лишь улыбнулся с укором. И Бачаи Сакао продолжил: — Если бы Хабибулла-хан не надеялся на сильный кулак англичан, он давно бы свалился с престола, только тем и держался, что запродался сам и нас всех запродал Англии. А Аманулла-хан, говорят, встает на дыбы и брыкается, не дает англичанам себя взнуздать. Интересно, долго ли ему удастся усидеть?

По прерывистому дыханию Бачаи Сакао, по лихорадочному блеску его глаз и по голосу, в котором слышались и обида, и гнев, и какая-то лишенная определенного адреса мстительность, — по всему этому нетрудно было судить, что в душе этого человека скопилось немало горечи и отчаяния, и именно нам, первым встречным, он решил выплеснуть все это, высказать то, что отравляло его жизнь. Однако в злобе своей он был столь слеп, столь жесток к людям, ни в чем перед ним не повинным, что не вызывал сочувствия. И потому, выслушав его, посол не сказал ни слова — стоит ли, в самом деле, вступать в спор с разбойником, причиняющим людям столько зла? Стоит ли подливать масла в огонь его неправедного гнева? Я же все-таки надеялся хоть немного отрезвить его, сбить с него спесь, и спросил:

— Итак, ты уверен, что если англичане тебя поддержат, ты тоже можешь стать эмиром?

— С их помощью смог бы стать и эмиром эмиров! — воскликнул Бачаи Сакао, вскочил на ноги и схватил свою плетку. — И тогда вы все будете ползать передо мною на коленях, будете молиться за меня и целовать подол моих одежд!

Это было смешно, но я сдержал себя, не рассмеялся, опасаясь, что этот головорез может окончательно рассвирепеть и тогда натворит бог знает что. Да и посол дал мне глазами понять, что лучше не связываться с этим Бачаи Сакао, бог с ним… Постояв несколько мгновений словно в нерешительности, Бачаи Сакао властно бросил ахуну: