— Нет, это был именно человек! — резко возразил наш джигит и добавил: — Пошли! Он не мог уйти далеко. — И первым бросился в заросли.

Едва заметным жестом Нигматулла-хан скомандовал своим бойцам следовать за нашими, а мы возвратились обратно и доложили послу и Степанову о происшествии.

Степанов и бровью не повел, выслушав наш рассказ. Что касается посла, то ему спокойствие начало изменять. Он озирался по сторонам, нервно покашливал, ковырял носком сапога землю… При этом лицо его оставалось безмятежным и невозмутимым, как всегда. Нам вообще не приходилось когда-либо видеть, чтобы Мухаммед Вали-хан утратил равновесие, мы не слышали его повышенного голоса, он постоянно был исполнен чувства собственного достоинства и даже в разговорах с эмиром оставался самим собою — рассудительным, ровным, степенным… Но сейчас, как мне казалось, посол с трудом справляется с собою.

Прибежал один из бойцов, в нерешительности остановился в сторонке.

— Что случилось? — спросил его Нигматулла-хан.

Они о чем-то коротко и очень тихо поговорили, и, обернувшись к Степанову, Нигматулла-хан сказал:

— Можно вас на минутку, товарищ командир?

Степанов извинился перед послом и удалился. И тут Мухаммед Вали-хан снова сказал мне:

— Кажется, мы в ловушке…

Я не успел ответить ни слова — вернулся Степанов.

— Ерунда! — объявил он. — Какой-то солдат с оружием сбежал в направлении Мазари-Шарифа. Не вернется сам — приведут на аркане… — И искоса глянул на посла, будто ожидая его реакции. В ночной мгле трудно было различить, что это был за взгляд, но мне почему-то казалось, что он был зловещим и в то же время испытующим.

Послышался топот копыт, всадники — не менее четырех — скакали явно в сторону Мазари-Шарифа. «Не за Ахмедом ли устремились?» — с тревогой подумал я, и тревога, как оказалось, не была напрасной. Словно из-под земли передо мною вырос Нигматулла-хан в окружении нескольких своих бойцов. Указав на меня подбородком, приказал:

— Свяжите ему руки!

Я выхватил пистолет, но посол остановил меня:

— Спокойно!

Нас втолкнули в шатер. Тут же вошел Степанов. Не вставая с места, Мухаммед Вали-хан, усмехнувшись, спросил его:

— Ну что? Кончилась комедия?

— Вы сами ускорили развязку, — цинично заметил Степанов. — Комедия продолжалась бы, если бы вы куда-то не отправили своего капитана. Впрочем, — улыбнулся Степанов, — может, это и к лучшему! — Он уселся напротив посла и, помедлив несколько секунд, неожиданно сказал: — Пора знакомиться. Перед вами — полковник Юсин, представитель Прикаспийского правительства.

— Прикаспийского? — переспросил посол, будто больше всего его удивило именно это, но не то, что Степанов оказался каким-то Юсиным. — Что же это за правительство?

— Не слышали?

— Нет, не приходилось, — сказал Мухаммед Вали-хан, хотя отлично знал, что такое правительство существует. — В России теперь столько правительств развелось, что все не упомнишь. Каждый атаман образует свое правительство и считает себя правителем, но, не успев насладиться собственным величием, сваливается с самодельного престола и исчезает, как дым… — Посол не сводил глаз со своего собеседника, да и я тоже наблюдал за ним, тщетно стараясь распознать истинное лицо этого человека. Может, никакой он не полковник? Может, и не Юсин, а какой-нибудь Иванов? Кто знает! Ясно одно: он не тот человек, за которого поначалу мы его приняли, которого называли «товарищ командир», к которому даже успели привыкнуть за несколько часов знакомства. Он был для нас представителем Советского государства, командиром Красной Армии; он говорил, что посвятил жизнь борьбе за счастлив вое будущее своего народа… И он, кроме всего, показался нам душевным, простым человеком.

А теперь?.. Теперь он сидел перед нами такой же, как в первую минуту знакомства, с тем же располагающим лицом, в той же красноармейской форме; в нем как не было, так и нет ни надменности, ни резкости, ни чувства превосходства над людьми, которых он столь коварно обманул. И в то же время это уже совсем другой человек, не человек даже — хищный зверь, и если бы мои глаза были способны испепелять взглядом, я не задумываясь испепелил бы этого негодяя. Немедленно!..

Невозмутимость и поразительная выдержка Мухаммеда Вали-хана, кажется, начинали раздражать полковника. Папироса в его длинных пальцах заметно подрагивала. Но голос оставался спокойным, и если и появилось в нем что-то новое, то это была ирония.

— Но если вы не верите в другие правительства, то, стало быть, и в большевистском тоже не уверены? — спросил он.

— Нет, в большевистском уверен, — твердо ответил посол. — В ином случае мы не пустились бы в столь дальний и столь рискованный путь.

— А вообще-то приходилось вам уже встречаться с большевиками? — поинтересовался полковник.

— Вы — первый! — с горьким сарказмом парировал посол. — До вас, признаться, мы не видели ни одного большевика.

— В таком случае, какие же у вас основания так слепо в них верить?

— Ну, видите ли, вера основывается не на какой-то личности, а на политике государства, на его принципах, а политика большевиков мне более или менее ясна. И, полагаю, станет еще яснее и ближе после личного с нею знакомства.

— Но в чем, собственно, вы намерены убедиться? — несколько раздраженно спросил полковник, и это была первая эмоциональная вспышка за весь день. — Быть может, в крахе династии, продержавшейся более трехсот лет? В том, что вся семья Николая Второго расстреляна? — Полковник накалялся с каждым мгновением. — Или, возможно, вы хотите своими глазами увидеть, как людей, испокон веков правивших Россией, гонят в Сибирь? Жаждете увидеть погромы, повальные аресты, голод, нищету, разруху? Ради этого вы покинули Кабул и устремились в Россию? Так не безумец ли эмир, вынудивший вас к столь бессмысленной поездке?!