А Юсуп опять попытался разрядить атмосферу шуткой:

— Говорят, сытый голодного не разумеет. Так не накормить ли нам голодных, вырвав куски из глоток купцов и ростовщиков и выпотрошив утробы заминдаров? Может, тогда они добровольно станут делиться?..

— Не смешно! — резко сказал Низамуддин. — Ну, раздадим мы, допустим, завтра все, что у нас есть, — и что? Думаешь, облагодетельствуем народ раз и навсегда?

— Но я же не о нас с вами говорю, — возразил Юсуп, и красивое лицо его вспыхнуло. — Я говорю обо всех, кому есть чем делиться! Я говорю обо всех, кто сидит на шее крестьян, — о заминдарах, джагырдарах…[35] Намбархары[36] и тахсылдары[37] высасывают из бедняков последние соки, ростовщики и купцы сжирают их живьем, — так что же им, молчать и гибнуть? — Ровные белые зубы Юсупа на миг сомкнулись в каком-то недобром оскале, и он продолжил: — Вот господин майор знает: недавно мы проверяли по заданию господина Колларда жалобу крестьян Навазхана. Мало того, что они платят непосильные налоги, — их заставляют и дороги строить, и арыки рыть, и ухаживать за гончими собаками, за лошадьми, слонами. И никто не говорят крестьянину за это — «возьми». Нет, только — «дай»! — Юсуп постарался немного сдержать себя и заговорил спокойнее, мягче: — Я видел, как живут крестьяне в Англии. Нашим бы хоть десятую долю этого, и тогда здешние крестьяне успокоились бы, не поджигали дома, и вам, — он бросил колкий взгляд на Низамуддина, — вам не было бы страшно ходить по улицам, никто не жрал бы вас глазами.

— Браво, адвокат! — воскликнул майор и по своей привычке смеяться, когда ничего смешного не происходит, громко расхохотался. — Я вижу, не зря вы провели в Англии шесть лет. Еще бы годика три-четыре…

— Тогда бы, возможно, — неучтиво прервал майора полковник Эмерсон, — адвокат научился более реалистично оценивать жизненные ситуации. — И он обратился к Юсупу: — Вот вы рассказываете о жизни английских крестьян. Но разве эта жизнь свалилась на них с неба? — Юсуп промолчал. — Нет, молодой человек, нынешний уровень цивилизации достался английскому крестьянству не так просто, как вы думаете. Много пота было пролито на протяжении веков. Сегодня четвертая часть планеты находится под опекой Великобритании, иначе говоря, более полумиллиарда населения земного шара получает от нас помощь. Думаете, легко нести такое бремя? Но мы несем его, идя на жертвы, несем добровольно — только ради исполнения долга гуманистов, ради нашей христианской миссии. Вот во имя чего мы идем на риск и носим оружие!

Лицо Эмерсона преобразилось, оно было одухотворенным, оно пылало горделивым сознанием своего нравственного превосходства. И голос звучал так убежденно, что можно было и впрямь подумать, будто он верит в свою философию. «Христианская миссия… Долг гуманистов…» Эх, если бы можно было встать и сказать!.. Сказать этому сытому, гладкому, велеречивому полковнику, как дорого обходится человечеству эта лживая, пустая философия!.. Но я обязан был сидеть молча да еще делать вид, что разделяю этот колонизаторский бред!

А полковник меж тем, чуть передохнув, продолжил так, будто паузы и не было:

— Однако мы не собираемся нести это бремя вечно. И в Индии тоже не намерены оставаться до бесконечности. Только станет ли в Индии лучше, если завтра мы ее покинем?

— Упаси аллах! — воскликнул Чаудхури и тяжело вздохнул. — Немедленно возобновятся междоусобицы, начнутся беспорядки, вспыхнет пламя ненависти, вражды, и даже те робкие ростки цивилизации, какие вы с собою принесли, быстро зачахнут. Мы отдаем себе в этом отчет, господин полковник. Но вы же сами здесь слышали, что творится в Пенджабе, — он охвачен огнем. Народ целыми отрядами уходит в Афганистан. В газетах пишут, что в Бомбее, Мадрасе, Бенгалии — беспорядки, смутьяны жгут все вплоть до лавок. Вот что нас тревожит! Конечно, господин полковник, вы лучше нас понимаете положение, и, возможно, что мы, как говорится, из мухи делаем слона или, по восточной пословице, снимаем штаны, не видя воды…

— Ха-ха-ха! — снова рассмеялся майор, но на этот раз в его смехе слышалось высокомерие, он как бы снизошел до этой грубоватой шутки. — Меткая пословица! Если применить ее к создавшейся ситуации, то получится, что вы снимаете штаны, еще не видя большевиков, — так?

Чаудхури не понравилось такое истолкование его слов, но и полковник, как мне показалось не был доволен поведением Джеймса. Покосившись на него, он заговорил:

— Большевизм, конечно, серьезный недуг, опасный недуг. Если бы не он, мир бы уже стабилизировался: война кончилась, немцы поставлены на колени… Во всех нынешних смутах виновны большевики и только большевики! — В голосе полковника опять зазвенели гневные нотки, он тяжело дышал. — Возможно, вы уже слышали, что готовится специальный закон о реформах в управлении Индией. Вскоре Индия обретет права доминиона. Экстремисты же пытаются опередить события, они учатся у большевиков, и потому в борьбе с большевизмом мы не пойдем ни на какие уступки, мы будем вырывать его с корнем! Ни большевикам, ни их приспешникам пощады не будет! Вы слышали о событиях в Амритсаре. Кое-кто хочет свалить их на генерала Дайера. Ложь! Генерал Дайер не виновен, он — солдат, он выполняет приказы. — Внутреннее волнение полковника все более отчетливо проступало на его лице, черные усы как-то странно подергивались, голос срывался. Он глотнул из своей рюмки коньяка и заговорил снова: — Из Лондона поступил приказ об усмирении Амануллы-хана. Установлено, что он действует по указке большевиков. Борьба с ним и будет борьбой с большевиками, а в подобных схватках не может быть места пощаде. Амритсарские события могут повториться и здесь. Учтите это, и пусть народ знает: меч обнажен, и это уже необратимо!

Тяжелое молчание нависло в комнате и длилось, казалось, бесконечно. Но полковник прервал его. Он в упор посмотрел на меня и с недоброй ухмылкой сказал:

— Что-то гость из Кабула помалкивает…

— Кабульцы считают себя тенью эмира, — вставил майор и, задрав подбородок, снова расхохотался. — Когда произносится имя его величества, они не только слова сказать, но и чихнуть не смеют. — И совершенно неожиданно для окружающих закончил стихами:

Как тень, за царем надо следовать всюду,

Угадывать надо любую причуду.

Придворным не следует громко плеваться,

И ветры пускать, и чихать, и чесаться[38].

Разве не так? — обратился он ко мне.

Меня просто распирало от злости. Я мог бы ответить майору стихами похлеще тех, что прочитал он, но не имел на то права. И потому вынужден был сказать нечто прямо противоположное тому, о чем думал, лишь бы попасть в тон:

— Как-то раз человек поймал голосистого петуха и хотел его прирезать. Но петух взмолился: «Пощади меня, и я буду твоим петухом, буду кричать только тогда, когда ты прикажешь, и только то, что ты прикажешь…» Так не спасают ли люди эмира свои жизни тем же способом, каким спасся от смерти петух?

— Браво! — воскликнул майор.

А полковник лишь повернул ко мне свое непроницаемое лицо и не сказал ни слова.

Открылась дверь. Английский офицер отдал честь, и, вскочив с места, майор вышел. Вскоре он вернулся и одними глазами попросил последовать за ним полковника. Оставшиеся за столом поняли, что произошло нечто неожиданное, и напряженно ожидали возвращения англичан.

Оказалось, что в машину генерала Кокса была брошена бомба. Генерала в машине не было. Погиб его адъютант и тяжело ранен шофер.