Полковник так долго не возвращался, что, измученный собственными раздумьями, я задремал, и из короткого счастливого забытья меня вырвали возгласы людей и цоканье подков. Вздрогнув, я открыл глаза, сколько возможно скосил их и увидел, что посол сидит все в той же позе, с низко опущенной головой.

Меж тем начало светать. Мгла в шатре постепенно рассеивалась. Снаружи доносился птичий гомон, ржание коня… Вчера в это время мы были в пути, мы были спокойны, шутили, смеялись, не подозревая об испытании, которое ожидает нас впереди. А теперь вот сидим в этом мрачном шатре, не смея даже шелохнуться и перекинуться словом, и спины наши согнуты под тяжким бременем плена. Что же принесет нам этот наступающий день? И неужели столь торжественно начавшееся путешествие оборвется здесь, в густых зарослях тамариска? Нет!..

Я гнал от себя эти мрачные мысли.

Откинулся полог, и в шатер ворвался полковник. Вид его не предвещал ничего хорошего. Подскочив к послу, он вибрирующим от ненависти голосом спросил:

— Значит, вы так и не станете писать? А? Так и не возьметесь за карандаш?

— Отчего же, — ровным, тихим голосом ответил Мухаммед Вали-хан. — Карандаш я могу взять. Но писать ничего не буду…

— Свяжите ему руки! — приказал полковник нукерам. — Он у нас заговорит как миленький! Не здесь, так в другом месте!..

— Господин полковник, — смиренно начал я, — может, вы согласились бы выслушать меня?

Полковник глянул на меня с удивлением, будто это заговорил баран.

— Вас? — презрительно ухмыльнулся он. — А собственно, зачем мне вас слушать?

— Я хотел бы поговорить с вами только вдвоем: вы и я. Впрочем, если не желаете…

— Да нет, отчего же, — сказал заинтригованный моей дерзостью полковник и тут же велел отвести посла к Нигматулле-хану, а всем остальным покинуть шатер.

От волнения у меня так перехватило горло, что я не мог вымолвить ни слова, и потому попросил полковника дать мне воды. Протянув мне пиалу, он буркнул с раздражением:

— Давай-ка поскорее, некогда мне тут с тобой лясы точить!

И я окончательно понял, что о моих отношениях с Эмерсоном этот полковник ничего не знает! Конечно, понятия не имеет, иначе не подвергал бы нас таким испытаниям.

Я решил начать не с Эмерсона, а чуть издалека:

— Куда вы намерены нас отправить?

— И это — все, ради чего ты осмелился искать со мною встречи?

— Нет, не все! — повысив голос, ответил я. — Хотел сказать еще, что вы, полковник, грубо работаете!

— Что-о-о? — От удивления и возмущения он вновь пошел красными пятнами. — Что ты сказал?

Я повторил только что сказанное еще более уверенным голосом и продолжил:

— Вы, полковник, вынудили меня раскрыть тайну, нарушить клятву, и все из-за вашей топорной, недостойной разведчика работы и истерического поведения… — Я огляделся вокруг и продолжил почти шепотом: — Вы уверены, что нас никто не слышит? (Он не ответил.) На всякий случай, подойдите, пожалуйста, поближе, я расскажу вам кое-что о себе.

Действительно ли полковник был озадачен или мне это только показалось, но, окинув меня каким-то странным взглядом, в котором были и брезгливость, и в то же время настороженность, он опять сказал:

— Да поскорее ты! Чего тянешь?

— Нет-нет, вы все-таки сядьте поближе. Не зря говорят, что в стенах водятся мышки, а у мышек есть ушки.

Он опустился около меня на колени, вытащил наган и предупредил:

— Если пойму, что ты просто стараешься выиграть время, получишь пулю в лоб, — ясно?

— Ясно, — сказал я, — только пока что вы эту штуку уберите, достанете, если понадобится, в чем я не уверен.

Полковник не стал вкладывать наган в кобуру, но слегка отодвинул его от себя. Я посмотрел прямо в его глаза и спросил:

— Вы знакомы с полковником Эмерсоном?

— Впервые слышу…

— Господин полковник! — воскликнул я. — Пора сбрасывать маску! (Он посмотрел на меня с недоумением.) С полковником Эмерсоном я встречался на Независимой полосе. Нас познакомил майор Джеймс. Может, хоть это имя вы слышали?

— Нет…

— Ну, допустим… Но я знаю их обоих. Не так давно у меня с Эмерсоном была довольно содержательная беседа — мы обсуждали план совместных действий. Что же сделали вы? Вы не только опрокинули замысел Эмерсона, но еще и упустили стратегически выгодный момент! Вы п е р е и г р а л и! Поверив в то, что вас не распознали, поверили и в то, что действительно являетесь Степановым. Вы не почувствовали, что до поры до времени посол тоже играл роль простачка! Но, в отличие от вас, Мухаммед Вали-хан вовремя прекратил игру и проявил исключительную изобретательность и прозорливость. Так что ваша победа — мнимая, не верьте в нее! — Полковник слушал меня равнодушно, — пытаясь сделать вид, что все это нимало его не волнует, однако он так закусил крепкими зубами нижнюю губу, что она побелела. А я меж тем продолжал: — Теперь о документах. Все они были в специальной кожаной папке, опечатанной сургучом, и содержание их известно лишь послу, — никто, кроме него, к этой папке даже не приближался. Но, господин полковник, поверьте — я слишком хорошо знаю характер Мухаммеда Вали-хана: он не скажет ни слова, даже если вы привяжете его к хвосту коня и потащите по камням. Однако не сегодня-завтра папка будет вскрыта, и тогда никто, кроме меня, не сумеет ознакомиться с лежащими в ней документами, так как они написаны по-русски, а в нашей группе русским языком владею только я… — По лицу полковника я видел, что он, во всяком случае мысленно, взвешивает мои слова, не пропускает их мимо ушей. И, воодушевленный вниманием, я продолжал: — Поспешность, как известно, нужна при ловле блох, а вы, господин полковник, слишком спешите и этим лишь наносите урон своему делу. Послушайте моего совета — не чините препятствий послу, пусть себе едет, аллах с ним! Не спешите действовать, ведь перед послом — долгий путь, вы еще успеете осуществить свои намерения.