Пашка сглотнул.

Другая мама повторила в конце почти слово в слово то, что ему приснилось.

Но этого же никак не может быть.

Ничего этого Пашка никогда не знал и никогда не думал.

Младший Соколов встал и какой-то сомнамбулой поплёлся в комнату, временно снова принадлежавшую ему одному.

Ещё насочинять, как кто к нему относится и что будет, пропади он, — Пашка мог. Но это — как?

Он что же, пророком заделался?!

Внутри скребли кошки.

Согласиться со всем, что сказала Другая мама, быстро не выходило.

Она была тоже сукой до перепрошивки, это правда.

Телефон завибрировал.

Отец мог быть тысячу раз недоволен такой женой, но это же не повод становиться мудилой! Не повод.

Опять вибрация.

От мыслей сочувствовать бате внутри разевала драконью пасть злость.

Вибрация.

Спросить себя, почему?

Пашка сел на кровать.

Зажмурился.

Потому что сам отец никогда ему не сочувствовал. И потому что отец должен быть другим.

Почему?

Пашке нужен не такой отец.

Что-то царапнуло. Походу, слово «нужен».

Почему Пашку так бесит скотское отношение бати ко всем и вся вокруг?

Уж не потому ли, что он узнаёт в нём себя и боится таким стать в старости?

А если так… не будет ли отец единственным человеком… духом… который может помочь это понять? Помочь избежать этого?

Но ведь отец не станет слышать Пашку, что бы тот ни говорил. Между ними вообще никогда не было настоящего диалога. А теперь не будет и подавно.

За ночь младший Соколов сломал себе все мозги. А к утру кое-что придумал. Сомнительное более чем. Но сначала надо было решиться на очень неприятное дело.

Необходимое воспоминание в своей памяти он нашёл по дате. И успешно скачал. Но вот посмотреть не решался долго, даже подумывал не смотреть вообще, а использовать, так сказать, вслепую. Но это было глупо. Вдруг оно совсем не оказывало нужного эффекта?

Пашка дважды прокрадывался на балкон мимо спящей в зале матери и курил, пытаясь решиться. Потом прокрался ещё и на кухню: вынул из холодильника затянутую фольгой с канцелярской резиночкой (крышка упала и закатилась под холодильник во время всеобщего застолья) бутылку с остатками коньяка. Налил полную рюмку и вернулся в спальню. Плотно закрыл дверь. Сунул в ухо только один из наушников.

Потом глянул на рюмку. Вспомнил эту вечную рюмку около тарелок с едой у отца. Только с прозрачной жидкостью: батя предпочитал водяру. И вдруг встал, резко отдёрнул занавеску, сорванную вчера Юлей с зажимов (походу, мать её закрепила обратно), и выплеснул жидкость в окно.

Сглотнул и загрузил воспоминание.

«Лена!!! Ты совсем охерела?! Открывай щеколду, это и моя квартира тоже! Лена!!! Ты доиграешься, слышишь?! Ты, мать твою, так доиграешься, что костей не соберёшь! Лена!!!»

Видеоряд показывал пока только как Пашкин взгляд метнулся от тёмного экрана заблокированного телефона на дверь комнаты.

От голоса бати, ещё приглушённого, внутри разлился холод.

Видео качнулось: это Пашка соскочил с кровати и выглянул в коридор, на Другую маму, стоящую у закрытой входной двери, откуда долетал нарастающий крик:

«Всё! Покончено! Слышишь?! Радуйся! Клуше этой сдвинутая её мамаша с нашествием тропических пауков в башке нужнее оказалась! Открывай, Лена! Всё, завязал я с той бабой, слышишь?! И с ней, и с пиздюком, и со старухой! Радуйся, мля!»

Пашка знал, что сейчас будет. И хотел отвернуться. Но ему надо было убедиться, что это выглядит кошмарно.

И оно выглядело кошмарно. Ещё хуже, чем он помнил.

Вот по батарее гулко застучали соседи, а Другая мама сдвинула щеколду. Замок батя открыл своими ключами.

«Андрей, я тебя не пущу! Всё закончилось. Нужно это приня…»

Пашка всё-таки зажмурился, когда отец ударил мамку в лицо. И пришлось перематывать, смахнув пуши с драконом, «хе» и уведомлением о достижении сто семнадцатого уровня.

Желания пытаться достучаться до отца уже поубавилось почти критично. А точно ли Пашка сохранит это желание после части с отвёрткой? А если нет, то зачем смотреть?..

Он поставил паузу и опять полез курить мимо спящей матери на балкон. Изгрыз до крови нижнюю губу.

Попробовал воскресить недавнее признание перепрошитой родительницы, её рассуждения спокойным, уверенным голосом. Смогла ли бы она сама их повторить, посмотрев это?

Когда в киношках вдруг начинались бэки в прошлое всяких психов, маньяков, садистов или выёбистых хулиганов, и режиссёры пытались показать, как над теми издевались в детстве, Пашка никогда никого не жалел. Наоборот, радовался, что вот этой вот мрази хотя бы тогда досталось по полной. Считал заслуженным возмездием в обратной последовательности. Даже любил представлять, как того же Славку Марципанникова дома порют солдатским ремнём или запирают в сыром погребе бабкиной даче на всю ночь. Как он там плачет и зовёт мамочку. Сразу же воображал на месте получающих по заслугам злодеев из фильмов своих врагов. Злодеи тоже выёбвались — а в конце их нагибали. Иногда показывалось, что нагибали их и до сюжета, причём по полной.