— Ну а что я могла сделать? — спокойно и даже как-то сухо говорила во сне Другая мама. — Я заявление написала, как водится. Ты был подросток, совсем не искать не могли, хотя и рассказали, что дети часто сбегают из дома в таком возрасте. А ты что? Стал наркоторговцем, людей губил. Я испугалась когда-то, что ты сам употреблять начал, переживала, — а оно вон как. Такие деньги стали через твою карту проходить. Понятно уж было, что к чему. А потом уехал, даже записки не оставил. Хотя, если рассудить здраво, не очень оно удивительно. Ты, Пашка, хотя бы за что-то когда-то к нам с отцом благодарность испытывал? Что-то, что мы для тебя делали, оценил? У тебя же мысли не возникало никогда помочь кому-то из нас. Ты не видел, что я целыми днями на работе, а когда не на работе — то готовлю, убираю, глажу, штопаю вещи, которые ты не бережёшь? Да, мы небогато жили. Да, твой отец пил, гулял и не особо занимался сыновьями и женой. Но ты, меж тем, не сидел голодный, не ходил в обносках и грязных вещах, тебя не особенно нагружали чем, Паша. Ты видел, что я с работы приползла, и что? Есть тебе подавай, или не так? А потом посуду за тобой мой. Тебе надо одежду, обувь, телефон. Я вон с гнилым зубом проходила год, чтобы тебе вовремя всё купить, что надо, и Серёжу в армию собрать. Брат твой видел, что нам тяжело, подрабатывать начал ещё школьником. А у тебя даже мысли не мелькнуло. Ты только и понял, что Серёже из-за работы перестали деньги на расходы давать, и решил, что так не хочешь. Тебя попроси сумки из супермаркета донести, так у тебя лицо становилось такое, что лучше самой надорваться, чем смотреть. Лидия Викторовна у себя на огороде три сезона раком стоит, чтобы как-то семью сына поддержать продуктами хотя бы, чтобы расходов меньше было. А тебя попроси помочь ей даже и в каникулы, что начиналось? Ты там у неё только и знал, как сбежать куда на весь день, чтобы она переживала. А помогать — упаси господи. Тебя к ней и не загнать стало уж сколько лет, бедного и уставшего. Мы, может, и не самые хорошие были воспитатели, но ты, Паша, вырос эгоистом и лентяем с очень большими претензиями и полным отсутствием желания что-то делать. И ещё ты никого, абсолютно никого из нас не любил. А на других за это обижался… Ты, Паша, так выстроил свои взаимоотношения с людьми вокруг и так приучил всех, что пропадаешь, если тебе пропасть удобно, ни о ком, кроме себя, не думая, — что честно тебе скажу: да, мы не особенно удивились. И за хлопотами повседневными быстро отвлеклись, когда ты из нашей жизни исчез. Оно, знаешь ли, когда дел невпроворот, не очень-то много времени тосковать остаётся. Или ты верил, что только у тебя бывают какие-то заботы?..

— А с отцом твоим, Паша, во многом я сама виновата, — продолжала мамка в безумном сне. — Была во мне дурная черта сравнивать. Я с родителями сильно разругалась из-за него, потому что поверила в него когда-то, а он моих надежд не оправдал. И я очень много и долго ему про то рассказывала, никакого не упускала повода. Запилила, наверное, от своей любви. Хотела лучшего. Хотела, чтобы соответствовал. С тобой за тоже принялась, и с Серёжей. Серёжка один только и выгреб частично. Ты не того винишь, Паша. А может, и не того даже и исправил. Вы с отцом очень друг на друга похожи. И если ты его так ненавидишь и презираешь, то по-честному надо ненавидеть и презирать и себя. А если себя прощаешь, то, может, попробуй его пожалеть и понять?..

Пашка вскочил на смятой то ли Женькиной, то ли её соседкиной постели рывком, весь в испарине. В комнате было темно и душно. В квартире — тихо. Башка казалась тяжёлой и словно бы слишком узкой для содержимого: оно давило изнутри. И дышал Пашка так, словно не отсыпался, а бежал стометровку.

Как эта муть родилась вообще в его голове?!

Младший Соколов зябко поёжился и стащил футболку: та была насквозь мокрой. Вытер тканью лицо и лоб.

Очень хотелось пить.

Выключатель нашёлся не сразу: и в комнате, и в коридоре. Пришлось метаться в полупанике по тёмной чужой квартире с фонариком в чёртовом телефоне, в ужасе шаря по стенам.

Женька ещё не пришла. Была половина одиннадцатого ночи.

Торчать одному казалось невыносимым, даже когда он наконец повключал везде свет. Думать о сне не хотелось. Думать о том, как могли бы воспринять немногие близкие его исчезновение… А это ещё бабы Лиды и баб Гали с дедом не привиделось. Они, наверное, и не заметили бы даже, что Пашка куда-то проебался…

Он обхватил себя за плечи. Казалось, что в квартире без кондёра этой жаркой летней ночью стало холодно.

Пашка набрал Женю в последний раз, с прежним результатом. А потом черкнул ещё одну бумажную записку о своём вторжении (вдруг она номер сменила?), оставил на столе, просушил прилогой футболку и свалил. Просто не мог, не хотел быть один.

Лучше домой. Лучше там столкнуться опять с батей и рассвирепеть. А потом свинтить оттуда. Злым, как сотня драконов.

Оказалось, в ярости Пашке было комфортнее.

Он затряс головой, гоня обрывки сна.

Сел в таксо к водителю, на переднее сиденье. И всю дорогу трындел не умолкая.

В целом таким Макаром нужного эффекта добиться удалось: у дома кишки скрутило, но уже не мутью. Пашка глянул на окна: свет горел и на кухне, и в зале, хотя было начало двенадцатого. Перспективка опять столкнуться с батей, которого никто не видит, всколыхнула злобу. Жертва он? Ага, ща! Как же!

Пашка стиснул кулаки.

Если взорвётся и что-то скажет призраку при Другой маме иле Серёге, можно будет подчистить. И нефиг ныкаться от этого старого урода. Много чести! Хера с два он будет думать, что нагнул Пашку даже после смерти! Хера с два! Жертва, бля!

Младший Соколов воинственно втянул носом воздух и двинул к подъезду.

Открыла Другая мама, но за её спиной никто не маячил.

— Паша! Заходи! А у нас тут сюрприз!

Он, едва чуть выдохнувший, сразу напрягся.

— Голодный? Разувайся. Вот, — дверь кухни открылась и показался брат; а за его спиной за накрытым столом сидела вчерашняя Юля Малышева, — знакомьтесь. Юленька какое-то время поживёт у нас… — закончила Другая мама.

Пашка только что рот не приоткрыл.

Единственное, чему можно было порадоваться: призрака и на кухне не наблюдалось.

Поживёт?! Фифа, которая хотела повесить брату на шею чужого ребёнка?! Он её позвал жить? С ними? Не снять себе хату и ходить в киношки, а жить с Соколовыми?!

Только он же не знает ни что ребёнок был чужой, ни что он вообще был… Так-то даже и она теперь не знает…

— Устроила мне Юлька встряску вчера! — хохотнул чуть подвыпивший и очень воодушевлённый Серёга. — Чуть дров не наломал с перепугу!

— Хорошо, что билетов нормальных не было, — весело вторила Юлька. — Взяла на послезавтра, и мы даже смогли их с Серёжей сдать!

— Я ща, — остановил поток слов Пашка и двинул в ванную, типа мыть руки. А на деле — заглянуть в зал по пути, бросить взгляд в комнату предков, уже просто мамину, толкнуть их с братом дверь.