Но на работе у меня были другие проблемы, о которых я, по правде говоря, думала всё то время, что ехала в офис.

Рома. И его вчерашние слова. С этим тоже хочешь не хочешь, а надо что-то решать.

Понимая, что настроения на откровенные разговоры с Ромкой у меня нет, я хотела держаться как обычно — весело, вежливо и дружелюбно, — но моё стремление разбилось о полный беспокойства взгляд коллеги и собственное смущение.

Я уже не помнила, когда в последний раз чувствовала себя настолько неловко! Но каждый раз, ловя Ромкин взгляд, вместо того, чтобы улыбаться и шутить, как раньше, я ощущала горячую волну, которая шла от сердца вместе с током крови — щёки вспыхивали, руки начинали дрожать, и глаза я невольно опускала.

В результате за первый рабочий час мы не сказали друг другу ни слова. Наверное, впервые за годы работы.

В одиннадцать Рома не выдержал и, когда я в очередной раз порозовела, выпалил:

— Так, мне это надоело, — вскочил из-за стола, подошёл ко мне и протянул руку. — Пойдём.

— Куда? — пробормотала я почти неслышно, но руку приняла. Рома помог мне подняться, глядя в глаза требовательно и неотрывно, и пояснил:

— Вниз. Кофе купим в пекарне и булочки какие-нибудь. Заодно поговорим нормально за стойкой.

— А если Совинский…

— Лиза сказала, что он будет после полудня, — перебил меня Ромка, так и не отпустив моей руки. — У нас есть час, думаю, успеем. Пошли.

Спустя мгновение он всё-таки выпустил мою ладонь, а затем сделал шаг в сторону, по направлению к двери, — и для меня стало полнейшей неожиданностью то, что я вдруг почувствовала. Даже замерла, прислушиваясь к себе.

Когда Ромка стоял рядом и смотрел мне в глаза, держа за руку, было приятно. А стоило ему отойти, и я ощутила, как меня кольнуло разочарованием.

Что за ерунда?

Надежда

На первом этаже делового центра — мы сидим на третьем — есть пекарня, где продают различную выпечку, кофе и чай. Многие затоваривались там перед началом рабочего дня, особенно если дома не завтракали, но я делала это редко. В отличие от Кости, я не была любителем кофе и булочек, да и Ромка, насколько я помнила, тоже. Он с удовольствием хомячил пироги с мясом во время наших офисных посиделок, мог съесть кусочек тортика, но не хлестал кофе с круассанами каждый день, как Максим Алексеевич. Вот у босса была традиция, поэтому, спускаясь в кафе, мы рисковали собственным алиби — если Совинский увидит нас распивающими горячие безалкогольные напитки за стойкой возле окна посреди рабочего дня, он не заплатит мне премию на Восьмое марта, а у Ромки отберёт поощрение на Двадцать третье февраля.

Но пронесло.

— Послушай, Надя… — начал говорить Рома, сразу как мы сели на высокие стульчики, похожие на барные. Высыпал в кофе два пакетика сахара и продолжил: — Я честно признаюсь: не ожидал от тебя такого. Мы двадцать лет вместе работаем, я разве делал что-то двусмысленное? Нет, и не собираюсь. Чего ты так распереживалась?

— Сама не знаю, — призналась я, тоже разделываясь со своим сахаром. Повертела в руках купленную ватрушку, выбирая бок для откусывания, и вздохнула. — Наверное, я просто не ожидала. Мне даже в голову не приходило…

— Это я понимаю, что не приходило, — фыркнул Ромка, делая глоток кофе. Он, в отличие от меня, ничего съедобного брать не стал. — Я вообще жалею, что сказал. Ляпнул, не подумав.

— То есть это неправда?

Меня почему-то словно ледяной водой окатило.

Господи, Надя… что с тобой такое?..

— Почему? Правда. Просто надо было молчать, — припечатал Ромка с жёсткостью. — Ни к чему это всё тебе. И так проблем полно.

— Ну-у-у… — протянула я и призналась: — По правде говоря, ты меня вчера здорово отвлёк от этих самых проблем. Я так загрузилась, что про мужа почти не думала.

Ромка фыркнул, и его взгляд, который до этого был настороженным, заполнился весельем.

— Да ладно, серьёзно? Обалдеть!

— Женская логика, видимо, — я тоже улыбнулась, вновь примеряясь к ватрушке. — Даже если нравится один мальчик, но вдруг появился второй — надо обязательно и про него подумать.

— И что же ты надумала?

Я подняла глаза от ватрушки, и вдруг что-то произошло.

Есть такое слово — крючок. Используется оно по отношению ко многим вещам, не только к одежде. Но независимо от того, где оно используется, значит всегда примерно одно и то же.

Невозможность освободиться.

И я в полной мере прочувствовала эту невозможность, посмотрев на Ромку. Он будто зацепил меня своим взглядом, невероятно тёплым и чуть ироничным, заставил замереть, не в силах отвернуться. И забыть, о чём мы вообще говорили. Я просто смотрела на Рому, ощущая, как меня будто бы втягивает внутрь его тёмных глаз — я словно была не человеком, а туманом, который постепенно рассеивался от солнечного света.

— Надя, — тёплые пальцы коснулись ладони и сжали её. Из глаз ушла ирония, сменившись грустью, и я опомнилась.