– Это была странная девочка. Мы не раз хотели перевести ее в специальное учреждение для психически нездоровых детей. Но как только я угрожала ей тем, что отправлю в другой приют, как она тут же становилась послушной. Однажды на нее обратила внимание одна очень приличная пожилая пара. Им понравились ее рисунки. Они как раз хотели ребенка с творческими задатками. Я обязана была их предупредить, что девочка не совсем здорова. Мужчина, который, видимо, больше был расположен взять этого ребенка, убедил жену, что все творческие дети немного странные, зато из них могут вырасти гении. Но то, что они увидели потом, заставило кардинально поменять свое решение.

Я сидел в просторном кабинете у заведующей Самарским детдомом– интернатом и боролся с похмельным синдромом. Вчера в вестибюле гостиницы мне посчастливилось встретить интересного собеседника. Разговор зашел так далеко за пределы реальности, что его пришлось запивать. Сначала это было нефильтрованное пиво, но где-то после слова «трансмоногамность» мы перешли на виски. Встреча была назначена на десять утра, и, несмотря на тяжелый подъем и боль в суставах, я все-таки прибыл на нее вовремя. Сидя на неудобном стуле, оглядывался по сторонам. Голые стены кабинета были увешаны дипломами за неоценимый вклад в развитие детского творчества, грамотами воспитанников детдома № 17 за участие в спортивных соревнованиях, и наконец, здесь же висел сертификат на получение кухонного комбайна самой Полежаевой Евгенией Ивановной за победу в конкурсе «Лучший воспитатель года»! На какой-то момент в моей голове что-то стукнуло, упало и покатилось. Грамот на стенах стало в два раза больше.

«Да чтоб я еще раз так напился!» – подумал я. А вслух произнес:

– Вы, наверное, очень любите своих воспитанников! Сразу видно, что они находятся в надежных руках. – Мне было необходимо расположить Евгению Ивановну к откровенному разговору.

– Вы правы. Я в них души не чаю. Редко случается, что дети находят здесь своих родителей, но когда от нас уходит какой-нибудь малыш, я все переживаю, думаю: «Как он там? Хорошо ли ему живется?»

– Вы говорите – малыш?

– Как правило, взрослых детей не берут. У них уже и характер сформировался, да и называть чужих людей мамой и папой они вряд ли станут. Могут и сбежать обратно. Были у нас и такие случаи.

Я понимающе покачал головой:

– Так что за история, вы говорите, приключилась в тот день, когда девочку хотели забрать от вас?

– Ах, да! Мы вышли во двор, чтобы посмотреть, где гуляют наши воспитанники. Дети играли в песочнице. Ева дружила с одним мальчиком. Грустный такой, меланхоличный. Звали его Боря. Остальные дразнили его, оттого что он заикается. А заикался он так сильно, что приходилось подолгу ждать каждого вымученного слова, поэтому Боря почти все время молчал. Тогда Ева научила его как бы пропевать слова. Она показывала, а он повторял за ней. Ведь когда люди поют, заикание прекращается. Ева всегда защищала мальчика и заботилась о нем. И вдруг ни с того ни с сего, увидев, что мы стоим и смотрим на них, она взяла в руку горсть песка и кинула ее прямо в глаза своему другу.

– Вы думаете, она поняла, что это за ней?

– Уж не знаю, что там взбрело ей в голову, только Боря схватился за глаза и тут же закричал, а точнее – запел от боли. А эта негодница, вместо того чтобы извиниться за свои поступок, начала посыпать песком его голову, будто пыталась засыпать его живьем. Женщина, увидевшая такое безобразие, тут же подбежала к бедному мальчику, оттолкнула от него хулиганку и начала протирать его глаза носовым платком. А Боря громко плакал и все время повторял: мама, мама. Да так жалобно! Решение было изменено, и родители, пришедшие взять на воспитание девочку, усыновили Борю.

– А как отреагировала на это она? – вкрадчиво спросил я.

Евгения Ивановна нахмурила брови, пытаясь припомнить.

– Девчонка сначала как будто радовалась тому, что Борю забирают приемные родители. А потом вдруг разозлилась, начала стучать кулаками по стеклу, бить себя по лицу, переворачивать все вверх дном. Нам пришлось удерживать девочку, чтоб она не натворила глупостей. На следующий день Ева словно вычеркнула его из памяти. И когда мы говорили с детьми о том, что за ними когда-нибудь придут родители, как за Борей, упоминание его имени не вызывало у нее никакой реакции. Она будто не слышала его. Это тоже было странно.

– Действительно. А что же было потом? Как долго девочка оставалась в детдоме?

Евгения Ивановна встала и пошла к шкафу, закрытому на специальный ключ. Оттуда она достала большую папку, в которой разыскала дело Карауловой.

Я удивился, что фамилия была другая. Женщина тут же прочитала этот вопрос на моем лице.

– Фамилию мы меняем в том случае, если родители не пожелали продолжать дальнейшее опекунство над ребенком, да и согласитесь, фамилия Вильмонд могла доставить девочке немало неприятностей.

«Караулова – фамилия хоть и немного паническая, но вполне русская. Какие уж тут могут быть вопросы?» – Я мысленно согласился с заведующей.

– Ева покинула детдом, закончив девять классов, после чего была распределена в Самарское сельскохозяйственное училище. Больше я о ней ничего не слышала.

Я с досадой проследил за тем, как Евгения Ивановна захлопнула папку и поставила ее обратно в шкаф. Мне до смерти хотелось самому покопаться во всех материалах. Уверен, я нашел бы там еще много интересного. Но всему свое время.