Судя по рекомендациям комиссии и последующему письму Лозовского Эренбургу, комиссия, видимо, рассматривала две различные рукописи: свидетельства, собранные и подготовленные к печати под руководством Эренбурга, и еще один сборник документов. Лозовский попытался убедить Эренбурга, что оба тома подлежат публикации и что фактически предстоит также подготовить сотни острых статей; он просил Эренбурга продолжить работу над собранным материалом. Но Эренбург был слишком удручен, слишком обижен. Он подтвердил свой отказ от руководства литературной комиссией и разослал письма помогавшим ему писателям, включая Гроссмана и Суцкевера, которых благодарил и призывал публиковать при любой возможности собранные материалы. «Я глубоко уверен, что проделанная Вами работа не пропадет для истории» [556] .

Василий Гроссман, проработавший рука об руку с Эренбургом над «Черной книгой» более года, взял на себя обязанности редактора. В Еврейский антифашистский комитет продолжали поступать новые свидетельства о фашистских зверствах, к тому же Гроссман намеревался использовать материал, связанный с победой союзных сил и Нюрнбергским процессом. Эренбург отнюдь не полностью отстранился от проекта. Он внимательно следил за событиями и даже еще в 1946 году полагал, что книга непременно выйдет. «Книга была набрана, доведена до стадии корректуры, и нам сказали, что в 1948 году она выйдет в свет» — вспоминал он [557] . Тем не менее 26 ноября 1946 г., не имея дальнейшего подтверждения от власть предержащих, Эренбург с Гроссманом, вместе с Михоэлсом и Фефером, поставили свои подписи под обращением, адресованном А. А. Жданову, который был секретарем ЦК и, видимо, по своему положению мог принять соответствующее решение. Не потрудившись ответить, Жданов передал письмо в отдел пропаганды. Только 7 октября 1947 года из комитета по печати при отделе пропаганды в канцелярию Жданова поступила бумага: в «Черной книге» допущены «серьезные ошибки». Ее публикация была запрещена [558] . У Сталина теперь были другие планы касательно евреев. В январе 1948 года был убит Соломон Михоэлс, а несколько позже в том же году закрыт Еврейский антифашистский комитет, заодно и издательство, выпускавшее книги на идиш. Набор «Черной книги» был рассыпан. В Советском Союзе она так никогда и не появилась; три десятилетия спустя ее опубликовали в Иерусалиме.

К последнему году войны признание Эренбурга казалось бесспорным. Советские власти дважды отметили его деятельность высшими наградами: в 1942 году — Сталинской премией по литературе за роман «Падение Парижа», 1 мая 1944 года — орденом Ленина за военные заслуги. В декабре 1944 года В. М. Молотов в порыве откровенности заявил в конфиденциальной беседе с французским дипломатом Жоржем Бидо: «Эренбург стоит нескольких дивизий» [559] . И де Голль лично признал вклад Эренбурга в победу над нацистами. После освобождения Франции новое де-голлевское правительство возвело Эренбурга в кавалеры ордена Почетного легиона — самая престижная награда во Франции.

В Соединенных Штатах значение Эренбурга признавалось высшими кругами Вашингтона. В 1943 году вице-президент США Генри Уоллес, изучавший русский язык, свое первое письмо, написанное по-русски, адресовал Эренбургу:

Столь высокого статуса среди граждан Советского Союза не достигало ни одно частное лицо. Как заметил один американский журналист, Эренбург пользовался такой «славой и положением в своей родной стране, каких нет и не было ни у одного писателя» [561] . В марте 1945 года газета «Нью-Йорк гералд трибюн» поздравила Эренбурга как автора блестящих репортажей о войне.

«Илью Эренбурга, знавшего, как проникнуть в суть многих горьких истин, страстно ратовавшего за русский народ в час его тяжелейших испытаний и в час победы, следует лучше знать в Соединенных Штатах. То, как он недавно подвел итоги военного положения, стоит всех разглагольствований пятидесяти конгрессменов, двадцати комментаторов и дюжины политических экспертов» [562] .

В Москве одно время прошел слух, будто Гитлер поклялся повесить на Красной площади трех человек: Сталина, Эренбурга и Шостаковича (последнего за Седьмую Ленинградскую симфонию). И. М. Майский, бывший послом Советского Союза в Англии, по возвращении в 1944 г. в Москву выразил на встрече в Союзе писателей в узком кругу мнение, что во время войны было только два человека, влияние которых можно сравнивать: «имя одного — Эренбург, второго он не назвал, как видно, испугавшись собственной идеи — сравнивать» [563] .

Возможно, именно такое всеобщее признание и внушило Сталину игривую мысль арестовать Эренбурга как шпиона. Существует лишь одно свидетельство этого намерения — разговор Александра Фадеева с его близким другом Корнелием Зелинским. Сталин якобы вызвал Фадеева как ведущую фигуру в Союзе писателей и спросил, обретаются ли в его Союзе «два главных международных шпиона». У Фадеева язык прилип к гортани. Сталин объяснил: Алексей Толстой — «британский шпион», Илья Эренбург — «международный» [564] . Что было у Сталина на уме — сказать невозможно. Толстой был тогда смертельно болен и в том же месяце умер от рака. Эренбурга, разумеется, и не подумали арестовывать. Тем не менее два вероятных мотива для поведения Сталина, при всей их гипотетичности, заслуживают внимания. Возможно, немецкая разведка в отчаянной попытке внести смуту в советские вооруженные силы, как раз когда Красная армия продвигалась уже по исконным землям Германии, подбросила сфабрикованный компромат на Эренбурга и Толстого. Разговор с Фадеевым мог быть затеян Сталиным для проверки, а поскольку обвинения, к его удовлетворению, оказались ложными, вопрос более не поднимался. Второе объяснение, которое тут напрашивается, более правдоподобно: Сталин уже наметил свою послевоенную стратегию. Красная армия, освободив Восточную Европу, вот-вот должна была завладеть большими частями самой Германии. Четыре месяца спустя, в апреле 1945 года — о чем будет сказано ниже — Сталин инициировал жесткую критику Эренбурга, и это явилось сигналом изменения политики в отношении Германии. Возможно, в январе он хотел дать понять писательскому сообществу, что хватит возвеличивать Эренбурга, а возможно, замыслил отделаться от него куда более грубым способом, но потом передумал. Время для этого еще не пришло, да и способ показался чересчур топорным, даже по сталинским меркам.

В августе 1944 г., когда советские войска подходили к немецкой территории, Эренбургу уже в подробностях было известно о концентрационных лагерях и газовых камерах. Десятки тысяч советских солдат побывали в Майданеке и Треблинке; это эмоционально готовило их к последнему наступлению. Эренбург не собирался умерять силу своего голоса. В статье, опубликованной в «Правде» 7 августа 1944 года, он описывал, как евреев из Франции, Голландии, Бельгии привозили поездами в оборудованные в Польше центры уничтожения. «Мы не только на границе Германии, — мы на пороге суда, — писал Эренбург в статье „Накануне“. — Не мстительность нас ведет, — тоска по справедливости. Мы хотим растоптать змеиное гнездо <…> Мы хотим пройти с мечом по Германии, чтобы навеки отбить у немцев любовь к мечу. Мы хотим прийти к ним для того, чтобы больше никогда они не пришли к нам» [565] .