— Погрешность? — нахмурился кузнец. — Вы думаете я совсем тут темнота? У меня, между прочим, и манометр мерный есть. Вот им и проверял. По его же показаниям и метки чертил. Так что все точно.

— Никодим, ты гений! — воскликнул Артём, разглядывая аппарат. — Это же… какая тонкая работа! А игла! Игла выше всякий похвал! Я знал, что ты сможешь!

Кузнец опустил молот, вытер пот со лба, буркнул:

— Ну скажешь тоже, доктор. Не гений, а работяга. Сказал — сделал. Только не сломай, металл дорогой нынче.

Но в его голосе, грубом, как наждачная бумага, мелькнула тень гордости. Он скрестил руки, глядя, как Артём осторожно трогает клапан. Чуть мягче спросил:

— Людям, говоришь, поможет?

— Поможет, Никодим, еще как поможет! Ребенку поможет.

Кузнец только хмыкнул, отворачиваясь к горну.

— Ну, коли так… Добро. Ладно, доктор, бери свою штуку и иди. Дел у меня по горло.

— Спасибо тебе!

Артём заметил, как уголки его губ дрогнули — кузнецу было лестно.

Доктор уже собрался взять аппарат, но остановился. От Юрки, для которого этот аппарат был предназначен, мысли перешли к другому подростку — сыну кузнеца.

— Никодим, — начал он осторожно, — а как там твой отпрыск? Всё в порядке? Я его, знаешь, ни разу не видел. Не выходит он что-то. Стесняется? Или, может, болеет? Я бы посмотрел, если нужно…

Молот кузнеца замер в воздухе. Лицо Никодима, только что смягчённое похвалой, вновь стало твёрдым, как наковальня. Глаза сузились, и он резко развернулся к Артёму.

— Васька мой? — прорычал кузнец. — Здоров он. И не твоего ума дело, доктор. Бери свою машину и иди. Некогда мне.

Артём опешил. Такой резкости он не ожидал. Никодим, обычно ворчливый, но добродушный, смотрел сейчас на него волком.

Доктор открыл рот, чтобы возразить, но кузнец шагнул к нему, указывая молотом на выход.

— Сказал — иди. Работы много.

Артём не стал вступать в споры — понял, что для кузнеца тема эта непростая. Ладно, выдастся еще случай узнает что там. Сейчас нужно готовиться к процедуре.

* * *

— Аглая. Вот тебе деньги, иди сходи в трактир и купи пару литров спирта. Нет, лучше уж сразу три… Только, будь добра — осторожно, помни про закон. Сильвестр обещал, однако…

Артем принес аппарат в больницу и теперь рассматривал его со всех сторон. Даже на помощницу не повернулся, не смея оторвать взгляда от чудо-машины.

— Батюшки! — вскинул руки Аглая. — Та зачем же столько? Дрянью такой травить себя? Захмелеете же в миг, задурнеете со спирту то! Ну хотите обновку обмыть — хорошо. Но не нужно же так! Давайте я лучше вам настойки своей принесу, рябиновой. Она и пьется легче, и голова с нее наутро не болит.

— Аглая, да мне не для питья! — проворчал Артем. — Для операции нужно, для обработки аппарата. Чтобы микробов убить. Понимаешь?

— Ах вон оно что! Поняла, — закивала головой Аглая, принимая деньги.

— Если спирта не окажется, купит тогда самое крепкое, что есть. Только чтобы без примесей, без добавок.

— Все будет! — Аглая тут же упорхнула.

Свет керосинки дрожал на столе, но даже так было видно все мастерство, которое применил кузнец, изготовив оборудование. Идеально подогнанные кожаные меха, точно выточенная деревянная рама, металлический клапан, с хитроумным подсоединением.

Артём покрутил трубки, проверяя герметичность, провел пальцами по швам, шершавым от кузнечного труда.

Пока разглядывал вернулась Аглая.

— Принесла, — запыхавшись, выдохнула она, поставив бутыль на стол. — Самый хороший взяла.

— Спирт?

— Спирт.

Артём наполнил граненный стакан до самых краев, смочил тряпку и прпинялся протирать клапан и трубку. Аглая следила за приготовлениями доктора с любопытством.

— Обработка, — пояснил Артем, вытирая металл до скрипа. — Это надо чистить, чтобы зараза не попала в организм. Если в лёгкие залезет грязь, будет хуже, чем ваша Скверна. Спирт эту дрянь убивает, делает аппарат чистым, как родник.

Аглая наклонилась ближе. Прошептала:

— Вера Николаевна, мамка его, приходила давеча, кричала что сынок ее помирает. Ох и вздорная же баба! Это хорошо, что мы сейчас процедуру делаем. А то ведь припрется опять, начнет…

И словно черт, которого помянули не к месту, в комнату влетела Ростовцева.

Её лицо, обычно бледное, городской барыни, пылало теперь багровым, глаза сверкали.

— Я абсолютно ничего не понимаю! — без всякого приветствия начала Вера Николаевна. — Доктор, когда вы наконец начнёте лечить моего Юрочку?! Или вы ждёте, пока он умрёт? C’est intolerable! (Это невыносимо!) Отвечайте, немедленно!