Существо было надежно укрыто камнем в ее сердце, но именно оно и позволяло Дульсине со стойким равнодушием реагировать на все тяготы заключения, на собственное лицо в тусклом зеркале тюремного рукомойника. Существо не обманывало: рано или поздно Дульсина выйдет на свободу, встретится со всеми своими обидчиками и расправится с ними самым жестоким образом.

О, как сладки планы мести, когда уже нет планов жизни. И как жаль, что невозможно одного и того же человека убить множество раз. Но даже с этим доводом, вполне ясным Дульсине, существо, живущее под гранитом ее сердца, считаться не хотело. И Дульсине нравилось, как оно одновременно режет, вешает, топит и стреляет в дикарку, а еще загоняет ей под ногти иголки, заливает рот свинцом, глаза щелочью, бьет молотком по коленкам, снимает скальп…

Никому существо не хотело открыться, хотя рядом с Дульсиной в тюрьме Лекумберри и в колонии находились уголовницы, каждая из которых что-то подобное уже проделывала: одна резала, другая топила, а третья травила. Но Джулию Франческотти существо приняло сразу. И не ошиблось.

Если бы дело было в простой благодарности за то, что Дульсина заступилась за Джулию в колонии, взяла горбатенькую красавицу под свою защиту и опеку, то все бы и закончилось с волшебным освобождением Дульсины посреди пустынного шоссе. Но уже глядя, как пылает тюремная машина, Дульсина знала, что это лишь самое начало того главного, ради чего существо открылось Джулии.

Еще в колонии горбунья наслаждалась разговорами о мести, и именно она придала смутным, планам и ожиданиям Дульсины реальные очертания. Когда Дульсину тайно, доставили в дом Джулии и она попросила пистолет, готовая тут же идти и мстить, то Джулия лишь рассмеялась. «Я тебя понимаю, дорогая моя, — сказала она, — но сколько человек ты успеешь застрелить, пока тебя схватят?» — «Столько, сколько успею!» — запальчиво ответила Дульсина. — «Нет, дорогая, — и глаза горбуньи засияли радостным светом, — месть должна быть полной и долгой, мы уничтожим их всех, вполне насладимся их мучениями, а сами никогда больше не попадем в ужасный Черный дворец!»

И Дульсина согласилась с ней. И приняла как должное, что и в этом деле, и во всем последующем ее существовании горбунья стала главной. Все теперь решала только Джулия. Решала, но не приказывала, обсуждала с Дульсиной каждый шаг, каждое действие. Да и как она могла ей не подчиниться, когда Джулия полностью взяла на себя заботу о ней, не жалела никаких средств, полностью оплатила три дорогостоящие пластические операции в закрытой клинике в пригороде Парижа и все это долгое время находилась поблизости от Дульсины. И когда наконец месть начала осуществляться, Дульсина ощутила настоящее счастье, целовала каждый пальчик Джулии и говорила, что отдаст за нее, не задумываясь, свою жизнь.

Счастье было не только в том, что существо, живущее в ней, стало получать свою кровавую пищу. Оказалось, что спать на свежих простынях, гулять в саду, покупать одежду и разные безделушки, купаться в море, заказывать изысканные блюда ей снова нравится. Но вместе со старыми привычками проснулись и новые, в Дульсине впервые так отчетливо и властно заговорила женщина. Когда-то, в другой жизни, она не понимала связь с мужчиной иначе, чем в замужестве, и осуждала всех, кто считал по-другому. Теперь же она, благодаря Джулии, каждую ночь принимала у себя то одного, то второго, то третьего мужчину из числа их охранников, нисколько не смущаясь тем, что это лишь обслуживание, щедро оплачиваемое, как и все остальное, ее горбатой подругой.

Но все, что начиналось и развивалось так прекрасно, вдруг резко замедлилось, почти остановилось. Существо вошло во вкус и требовало главной жертвы. Джулия в свое время настояла на том, что дикарка Роза покинет этот свет лишь после того, как будет брошена, унижена и предана всеми, и в первую очередь мужем. «Пойми, — говорила она Дульсине, — смерть — слишком простой, слишком легкий исход для этой дряни. Пусть она сначала выпьет чашу страданий до конца, пусть пьет ее каждый день».

«Да, — согласилась Дульсина, — так будет лучше. И в конце концов дикарка встанет передо мной на колени, будет мне ноги целовать и просить прощения, а я заставлю изнасиловать ее у меня на глазах, а потом оболью ее всю — с ног до головы — кислотой…»

Что-то им удалось, но было непохоже, чтобы семейная жизнь Розы дала ощутимую трещину, хотя Рикардо регулярно получал анонимные послания, а ревность его была Дульсине хорошо известна. Но если Джулия была готова ждать развития событий, то существо, питающееся местью, уже явно отказывалось от ожидания. Ему не было дела до косвенного и постепенного унижения жертвы, доведения ее до определенного состояния, кровожадное существо требовало прямого и главного результата — уничтожения, кровавого пира. И за неимением его оно все чаще стало мучить и тревожить свою носительницу. Головокружения и боли в желудке были пустяками по сравнению с кошмарами и галлюцинациями, что все чаще стали преследовать Дульсину.

Ей стало все тяжелей держаться с Джулией ровно и приветливо. Но она понимала, что если сорвется и накричит на подругу, то может испортить все дело: горбунья не выносила, когда ей хоть в чем-нибудь противоречили. Надо было набраться терпения и действовать по принципу: капля камень точит. Изо дня в день сейчас Дульсина внушала подруге, что следует усилить и ускорить их давление на дикарку, а возможно, и приступить к более решительным действиям. Но не утрачивает ли она влияния на Джулию? Надо это проверить…