— Ты поступила очень мужественно, — сказала она. — В мире, где молчат, ты выбрала правду. Я горжусь тобой.

Я подняла глаза и впервые ощутила, что я не жертва, не мишень. Я живая, сильная, настоящая.

— Спасибо, — прошептала я. — Я хочу танцевать без страха.

— И будешь, — улыбнулась она. — А с Соней мы найдём путь. Не разрушительный, но честный. Взрослость, это справедливость, даже когда больно.

На следующий день репетиция началась, как обычно.

Полина Михайловна мерила зал шагами, взглядом отслеживая каждое наше движение. Мы отрабатывали финальный фрагмент новой постановки резкий, трудный, на пределе дыхания. Каждое па, как удар. Вращение, как вызов самой себе.

Я старалась не думать. Только двигаться. Быть телом, не чувствами. Заблокировать всё: взгляды, шёпот, воздух натянутый, как струна. Софья стояла в углу, прислонившись к стене. Вне основного состава, но с разрешения присутствовать. Формально учиться, на деле гореть изнутри. Я чувствовала её взгляд. Жгучий. Как прожектор в спину.

На четвёртом повторе Полина Михайловна остановила музыку.

— Корпус держишь, но руки… слишком зажато, — сказала она. — Дай дыхание. Мягкость. Помни: ты не броня, а человек. Ещё раз. С первой восьмёрки.

Музыка снова заиграла. Я попыталась забыться в ритме. Но вдруг:

— Ну конечно! Она же теперь главная! — выкрикнула Софья, оттолкнув плечом одну из девочек. — Давайте все дышать, как она дышит! Двигаться, как она! Всё равно остальным здесь ничего не светит!

Зал замер. Тишина была такой плотной, что слышно стало, как скрипит пол под пуантами.

— Софья… — строго начала Полина Михайловна.

— Нет! — перебила она, вздёрнув подбородок. — Я молчала. Ходила сюда, слушала. Но сколько можно?! Я столько пахала, добивалась, терпела! И что теперь? Всё вычеркнули. Ради вот этой!

Она резко повернулась ко мне. Глаза метали искры, губы дрожали.

— Думаешь, ты выиграла? — прошипела. — Думаешь, теперь всё по-твоему? Сцену устелят лепестками, публика будет рыдать, а Баженов принесёт тебе розы?

Я сделала шаг вперёд. Пуанты дрожали в руках.

— Я не виновата, что ты…

— Что?! — снова перебила. — Что я не из вашего мира? Что дерусь за каждую крошку, пока ты живёшь в уюте, где все тебя любят?

— Я просто не хочу бояться, — вырвалось у меня. — Не хочу находить кнопки в своих пуантах. Не хочу…

— Ах, не хочешь? — усмешка в её голосе была истеричной. — А я не хотела быть никем. Но стала. Благодаря тебе.

— Довольно, — Полина Михайловна встала между нами. — Софья, ты переходишь черту.

— Она перешла её первой! — выкрикнула та. — Она пришла и забрала всё, что было моим!

— Ничего никогда не было твоим, — сказала я. Тихо. Но чётко. — Ни сцена. Ни Арсений. Ни чужая жизнь.

Мы смотрели друг на друга, как две половинки треснутого зеркала. В трещине гнев, боль, зависть, прошлое. Всё, что уже не склеить.

Софья отвернулась. Глаза блестели, слёзы, которые она не вытерла. И выскочила из зала, хлопнув дверью.Внутри что-то рухнуло. Не победа. И не облегчение. А что-то тяжёлое. Горькое.

— На сегодня всё, — тихо сказала Полина Михайловна. — Все свободны.

Я осталась в зале одна. Среди зеркал, света, отражений. И думала: а где проходит граница между справедливостью и болью, которую мы причиняем, даже когда правы?

Раздевалка встретила меня тишиной.Разговоры стихли. Щелчки замков оборвались. Ткань перестала шуршать. Несколько взглядов быстрых, осторожных. Кто-то отвёл глаза. Кто-то застыл с полотенцем в руке.Софья стояла у зеркала. Прямая спина. Влажные волосы. Отражение острое, как лезвие. Она обернулась медленно.

— Довольна? — её голос резанул по воздуху. — Теперь ты королева сцены?

Я остановилась. Сердце стучало в горле.

— Я ничего не просила, — тихо сказала я. — Я просто сказала правду.

Софья подошла ближе. Глаза усталые, полные злости сдерживаемой из последних сил.

— Правда? — переспросила она. — Какая тебе разница, что со мной будет? У тебя есть всё: родители, друзья, Арс… — голос дрогнул. — А у меня? Одна лишь пустота.

В углу кто-то делал вид, что ищет сменку. Никто не вмешивался.Мы стояли посреди комнаты, как актрисы, которых никто не просил выходить на сцену.