Внутри, в мягкой подушечке, где должна быть ткань и немного ваты, торчали… канцелярские кнопки. Четыре штуки. Вбитые остриём вверх. Острые, серебристые, ещё блестящие от моей крови.

Полина Михайловна медленно подняла голову, оглядела зал.

— Кто это сделал? — её голос был как выстрел. Ни на кого конкретно, но звучало так, будто каждый в этой комнате уже был виноват.

Девочки отпрянули, переглядываясь. Кто-то ойкнул. Кто-то закрыл рот рукой. А я сидела на полу, дыша прерывисто, с онемевшими ногами и странной смесью боли и холода внутри, как будто что-то непоправимое уже случилось.

И больше всего мне хотелось не понять, кто это сделал. А чтобы сейчас, прямо сейчас, рядом оказался Сеня. И взял за руку, как тогда в аэропорту.

Никто не ответил.

Тишина вдруг стала звенящей, густой, как перед грозой. Только где-то в углу продолжала капать вода из неисправного крана — тик… тик… тик… А внутри у меня тоже что-то тикало. Пульс бился в висках, боль в пятках будто поднималась по ногам выше, к животу, к горлу.

Полина Михайловна поднялась медленно, как будто боялась пошевелиться резко, чтобы не спугнуть чью-то вину.

— Я спрашиваю: кто. Это. Сделал?

Соня стояла сзади, скрестив руки на груди. Лицо совершенно непроницаемое. Ни страха, ни удивления, ни интереса. Как будто она уже здесь не была. Лера переглянулась с ней, и я это заметила. Ловкий, почти незаметный взгляд. Что-то во мне дёрнулось.

— Ты, — тихо сказала я, уставившись на Соню. — Это ты сделала.

Она вскинула брови. Слишком быстро.

— С ума сошла? — фыркнула. — Зачем мне?

Я хотела ответить. Но рот пересох, и слова застряли где-то под языком. Вместо этого я только сжала пальцы в кулак, но и это вышло плохо слишком руки тряслись.

— Соня? — спросила Полина Михайловна. Голос её стал ледяным. — Объясни.

— Я? А почему сразу я? — голос Сони звенел от возмущения, но в нём слышалась дрожь. — Я даже в раздевалке не была! Пускай камеры проверят, если не верите.

Лера молчала. Я глянула на неё, и заметила, как она отводит глаза.

Полина Михайловна, всё ещё молча, смотрела на Соню. Потом резко повернулась к остальным:

— Все — вон из зала. Сейчас же. По одной. Быстро.

Девочки загалдели, как стая встревоженных птиц. Кто-то плакал, кто-то переговаривался шёпотом, но все потихоньку начали выходить. Осталась только я, и Лера, которая подошла ближе, присела рядом, на корточки.

— Надо в медпункт, — тихо сказала она. — Я помогу.

Я кивнула, не глядя на неё. Только слышала, как где-то внизу живота медленно расползается злость. Колкая, едкая, как сами кнопки, что я только что чувствовала пяткой. Я не знала, зачем это было. Но знала, кому это было нужно.

Когда Лера подняла меня на ноги, я вздрогнула. Боль была острой, словно снова наступила на те самые острые иглы. Я прикусила губу, чтобы не застонать. На белом паркете остались маленькие алые следы. Словно я вытанцовывала что-то важное, своё.

Перед выходом из зала я ещё раз посмотрела на Соню. Та стояла у стены, с холодным лицом. Только пальцы её сжались, и тут я поняла, что она нервничает.Значит попала.Значит, она боялась.

И тогда мне впервые стало по-настоящему страшно. Не от боли. Не от предательства. А от того, что до Сеньки далеко. И что придётся быть сильной без него.Мы шли медленно, почти волоча ноги. Лера держала меня под руку, поддерживала, но я всё равно чувствовала, как подкашиваются колени. Не от боли,та была уже в фоне, глухая, как тень. А от ощущения, что что-то необратимо сломалось.

Медпункт пах йодом и марлей. Свет от ламп был резким, больничным. Медсестра, женщина лет сорока, с усталым лицом ахнула, когда увидела мои ноги.

— Кто это сделал? — спросила она, пока осторожно снимала пуанты, старательно не задевая пятки. — Споткнулась? Упала?

Я молчала. Лера тоже. Только поджала губы.

— Кнопки, — тихо сказала я. — Внутри были кнопки.

Медсестра замерла на полсекунды, потом резко повернулась ко мне:

— В пуантах? Тебе кто-то их подложил?

Я кивнула. Больше ничего не хотела говорить. Меня не интересовали ни разбирательства, ни охи-вздохи. Хотелось тишины. И ещё Сеньки. Хотя бы смс. Хотя бы голос.

Она промыла раны, обработала чем-то жгучим, потом наложила повязки. Всё это время я смотрела в потолок, пытаясь не вспоминать выражение лица Сони. Или своё когда я её обвинила.

После перевязки мы с Лерой остались на скамейке у выхода. Я сидела, обхватив себя за плечи, пока она рылась в сумке, доставая жвачку, телефон, резинку для волос.