— Потому что оно живое, — улыбнулась Изобель, её глаза вспыхнули алым в отблесках камина. — Вино для тех, кто помнит. А ты помнишь что-нибудь, гауптштурмфюрер? — Вопрос прозвучал невинно, но Матиас почувствовал, как на его шее затягивается незримая петля. Похоже, что ведьма как-то его проверяет. Вот только непонятно для чего?

Голова профессора неожиданно пошла кругом, и он, неожиданно, сказал совершенно не то, что собирался:

— Я помню, что истина не принадлежит никому: ни рейху, ни церкви, ни даже вам, фройляйн Изабель.

Ведьма рассмеялась, и её смех на этот раз зазвенел, как разбивающееся стекло.

А он несомненно умён! — воскликнула она, обращаясь к Каину. — Ты всегда находишь такие интересные игрушки, Владыка…

— Матиас не игрушка! — рыкнул Каин, отставляя пустой бокал в сторону. Его пальцы сжались так, что тонкий хрусталь треснул, оставляя на ладони кровавые порезы, которые мгновенно затянулись. — Он здесь, потому что устроил мне встречу с Гиммлером! Что ты творишь, Изабель? Зачем ты помогла этому никчемному потомку Вилиготенов вновь обрести силу? Думаешь, я не узнал тот конструкт, который ты опробовала на мне сегодня? Ведь это его наследие! Ты хочешь опять ввергнуть нас в жернова магических войн? Или возродить жуткие времена инквизиции? Ну же, не молчи! Иначе я могу спросить по-другому!

— Ты будешь угрожать мне в моём же собственном доме? — Ведьма неторопливо допила вино и прищелкнула пальцами.

Стены зала вдруг ожили — гербовые стяги зашевелились, а рыцарские доспехи в нишах повернули шлемы, словно наблюдая за происходящим. Даже тени от камина перестали двигаться и замерли в неестественных формах.

[1] Еще 50 лет назад в Германии обращаться к женщинам следовало с учетом их статуса: «фрау» — для замужних женщин и вдов, а «фройляйн» (Fraulein) — для молодых незамужних девушек.

Октябрь 1942 г.

СССР

Окрестности с. Покровка

Зона оккупации войсками вермахта

— Ангел Господень? — хрипло прошептал отец Евлампий, впившись скрюченными пальцами одной руки в рясу, а второй сжимая наперсный крест. Его пальцы дрожали, но взгляд не отрывался от сияющей фигуры.

— Ля, какая херувима… — Ахнул дед Маркей, даже выпустив любимую винтовку из своих рук.

Я почувствовал, как по спине пробежал холодный пот, несмотря на адский жар вокруг. Да, это был настоящий ангел, огромный, метра под три ростом, но не тот, с церковных фресок — мягколицый и златокудрый, с добрым и всепрощающим лицом. Нет! Он был самим олицетворением гнева.

Его сверкающие доспехи, отражающие буйство огня, казалось, и выкованы из языков пламени, а развёрнутые крылья — отнюдь не банальные птичьи перья, а стальные лезвия, сложенные в бесконечные ряды. С их разворотом в воздухе звенело тихое пение стали.

— Оберегись, Месер! — прошипела Глория, которую уже покинул сформированный и сжигающий округу конструкт. Она схватила меня за рукав, а её длинные ногти впились в мою кожу, раня её даже через грубую ткань. — Это не посланник… Это — наш приговор!

Ангел медленно поднял руку, и земля «взвыла», задрожав натуральным образом. От его пальцев в воздухе потянулись изломанные «трещины», заполненные тем же ослепительным светом, что и его крылья. Похоже, что само пространство не выдерживало выплескивающейся из его рук силы. Трещины бежали к нам, как змеи, жаждущие укуса.

— Ты это, крылатый, не балуй! — закричал старик, подхватывая с земли карабин.

Но слова деда не подействовали на Божьего посланника, как и пули, метко выпущенные в ангела из снайперской винтовки. Он их попросту не заметил, что весьма раздосадовало старика.

— Ну уж, нет — со мной этот фокус не пройдёт! — Черномор вдруг рванулся вперёд, а его борода взметнулась, как живая, сплетаясь в «круглый» гигантский щит, источающей концентрированную тьму.

Мрак встретился со светом — и мир «взорвался» вокруг нас, а потом завис в «белом» молчании. Я зажмурился, но даже сквозь закрытые веки видел, как тьма внутри меня «зашевелилась». Однако, к моему глубокому удивлению, щит из бороды Черномора выдержал неистовый удар Божьего вестника.

Огненный свет, вспыхнувший при столкновении щита Черномора и силы архангела, частично поглощенный тьмой, стал медленно рассеиваться, оставляя после себя выжженную землю и дрожащий воздух. Но ничто не могло сравниться с тем холодом, что исходил от самого крылатого посланника.

— Сам архистратиг Михаил снизошёл к нам, грешным… — прошептал отец Евлампий, и его голос дрогнул от благоговейного ужаса.

А Ангел продолжал стоять там же, в свете падающего с небес огня, словно воплощение самой чистоты и неотвратимости Божьего гнева. Его доспехи сверкали, как отполированные алмазы, а взгляд… этот взгляд был холоднее ледников, древнее звёзд и острее любого меча.

Я почувствовал, как ноги стали ватными, но хрен-то он познает мой страх! Если мне суждено сегодня погибнуть, я сделаю это с честью. А уничтожение такого количества врагов по-любому поможет нашим парням быстрее погнать фашистов с нашей земли!