— К чему?

— К противостоянию с нашими врагами, конечно же! — Весело хохотнул дух. — А когда на земле было иначе? И, кстати, ваше дитя один раз вас уже спасло, открыв портал. Просто силы его пока малы. Так что берегите малыша — в нём ваше спасение!

Алтарь неожиданно вспыхнул жгучим светом, и на секунду мне показалось, что в храме запахло грозой и, отчего-то, нагретой сталью. И в тот же миг лампады у алтаря погасли. Тьма сомкнулась вокруг нас. Когда свет вспыхнул вновь, первопредок исчез, и связь с ним оборвалась.

Вы это тоже видели? — спросил я, заметив, что Глафира Митрофановна смотрит на меня расширенными зрачками. — Значит, видели…

Я медленно выдохнул. Что ж, многое стало понятно… Единственное, что мне не понравилось в этом — предупреждение первопредка о противостоянии с какими-то непонятными пока врагами. Но, ничего, поживем увидим. А за своего малыша, я любого на фашистский крест порву!

[1] Троп — получившая распространение формула, используемая в произведениях искусства, например, сюжетный ход, амплуа.

После возвращения из родового святилища мы с Глашей попытались заснуть. Но, то ли нервное возбуждение после встречи с прародителем, то ли не столь уж далёкая канонада, всю ночь озарявшая горизонт огненными вспышками, так и не дали нам нормально выспаться.

Правда, временами, сам того не замечая, я проваливался в конкретное забытьё, совершенно не осознавая ничего вокруг. А вот Глаша так и не смогла заснуть ни на минутку. Когда я в очередной раз пришел в себя, луна еще просвечивала сквозь свинцовые тучи, бросая на пол полосы бледного света.

Глаша сидела на краю кровати, прижав голые ступни к холодному паркету. В руках она держала шёлковую мерную ленту, которую где-то нашла в дедовом доме. Я заметил, как подрагивали её пальцы при замере окружности живота. Она раз за разом натягивала ленту, но цифры предательски «ползли вверх».

— Опять вырос… — заметив, что я проснулся, прошептала она, глядя на живот с немым ужасом. — За ночь ещё на три сантиметра. Как так?

Я обнял её за плечи, почувствовав под ладонью её нервную дрожь.

— Может, ошиблась? — Я попытался её успокоить, хотя сам понимал — нет, не ошиблась.

Глаша качнула головой и резко встала, отбросив ленту в сторону.

— И еще он движется. Постоянно. Будто… будто торопится выбраться…

Тут же её живот дёрнулся — под кожей чётко обозначился выпуклый бугорок, будто кулачок или пятка упирались изнутри. Но не с той нежностью, с какой шевелится обычный ребёнок. Словно наш малыш бил в стенку, не соизмеряя своих сил.

— Вольга Всеславич говорил, он сильный… — пробормотал я, глядя, как кожа на животе Глаши натягивается под странными и страшными углами.

Глаша резко охнула, и в её глазах вспыхнуло что-то дикое, почти звериное.

— А если… если он… не поместится?

Мы оба замолчали. В воздухе повис неозвученный страх: что, если это не просто ускоренный рост? Что, если он действительно не остановится?

В эту секунду за окном оглушительно грохнуло — не артиллерия, а настоящий гром. Дождь хлынул стеной, и ветер захлопал распахнутыми оконными рамами с такой силой, что стёкла задрожали. Я подскочил с кровати и побежал их закрывать, а Глаша вновь вскрикнула и схватилась за живот.

— Снова… — она задыхалась от нервного напряжения. — Рома, мне больно!

Я прижал ладонь к её животу и почувствовал, как сильно вращается в её утробе наше дитя, причиняя боль своей матери. Нужно было срочно что-то предпринять, пока не случилось чего-то непоправимого.

Когда Глаша громко застонала, сжимая простыни в кулаках, в углу комнаты что-то тихо прошелестело. Я обернулся. Тень у книжного шкафа сгустилась, приняв неясные очертания крепкого и высокого, но слегка сгорбленного старика с желтыми глазами. Возможно, что мне показалось, но зрачок у нежданного гостя был узкий и вертикальный.

— Не бойся, мой далёкий потомок, — прошелестел знакомый голос, — я пришёл помочь! Вы сами не справитесь.

Глаша не видела его — её глаза были закрыты от боли, но я узнал голос древнего чародея — прародителя моего рода.

— Вольга Всеславич?

— Зови меня дедом. — Тень качнулась в ответ. Лишь теперь я четко разглядел в ней знакомые черты старого князя-волхва — того самого, с кем встречался в родовом святилище всего лишь несколько часов назад. Но на его лице не было ни доброты, ни спокойствия. Только озабоченность.