После ужина, до которого я почти не притронулся, Аяме-сан повела нас в отведенные нам комнаты. Это было целое крыло дома. Девочкам досталась одна большая комната, мне — другая, по соседству. В каждой комнате были свои ванная. Большие кровати уже были застелены свежим бельем.

— Если вам что-нибудь понадобится, Херовато-сан, просто позовите, — сказала Аяме и, поклонившись, бесшумно удалилась.

Я благодарно кивнул и, прежде чем зайти к себе, я остановился у комнаты девочек. Дверь была слегка приоткрыта, и я услышал тихое сопение. Они спали. Я тихонько вошел. Хината спала, вся сжавшись в комочек, а одеяло сбилось где-то на краю, а Хана растянулась на своей кровати, раскинув руки.

Я подошел к каждой из них, поправил одеяло Хинате, затем подошел к Хане и нежно погладил её по волосам. Эти девочки... Вся эта ситуация была для них такой же неожиданной, как и для меня. Они увидели настоящую аварию сегодня, а потом просидели в холодном холле больнице. И сейчас спят в совершенно чужом доме. И все же они не сказали мне ни слова, ни обвинили.

Я закрыл их дверь и вошел к себе. Комната была простой, но невероятно изысканной. Я подошел к окну и посмотрел на сад, освещенный луной. Тишина. Покой. Но внутри меня бушевала буря. Я лег на кровать и провалился в невероятно удобный матрас. Закрыл глаза. Усталость навалилась мгновенно. Но даже сквозь нее в мозгу, как неоновая вывеска, горел один-единственный вопрос: «Куда, черт возьми, я вляпался?»

Тьма. Она была холодной и гладкой. Я не висел в ней, как это обычно бывает в сериалах и фильмах, а стоял на ее зеркальной поверхности, видя внизу лишь бесконечную, непроглядную глубину.

Она появилась не из мрака, а уже была здесь, словно ждала меня. Старушка. Та самая.

Она не смотрела на меня. В ее костлявых руках была изящная клетка из тусклого серебра. Внутри, на бархатной жердочке, спала крошечная птица с перьями цвета лунного света. Она не пела, а ее грудка едва заметно вздымалась в такт дыханию.

— Красивая клетка, не так ли? — проскрипел ее голос, нарушая мертвую тишину. — Крепкая. Надежная. Прям как тело для души. Но что будет, если замок сломается от сильного удара?

Она несильно встряхнула клетку. Дверца не открылась, но сквозь серебряные прутья просочился светящийся полупрозрачный силуэт спящей птицы. Этот призрачный двойник вспорхнул и завис в воздухе рядом с клеткой — такой же живой, но бесплотный — растерянно озираясь по сторонам. Настоящая птица внутри так и осталась лежать без движения.

— Песня затихнет для мира, — продолжала старуха, указывая на клетку. — Но птица не умрет. Она просто забудет дорогу домой. Будет летать рядом, невидимая и неслышимая для всех.

Я хотел что-то сказать, но мой взгляд был прикован к этой дрожащей светящейся пташке.

Тогда старуха повернулась ко мне. Ее глаза впились в меня.

— А ты... тебе придется заплатить за право ее слышать.

Зеркальный пол подо мной треснул и рассыпался. Я полетел вниз, в ледяную, бездонную воду, что скрывалась под тьмой. Вода хлынула в легкие. Я тонул. Я знал это чувство. Тьма смыкалась, забирая остатки сознания.

Но когда мрак стал абсолютным, я почувствовал прикосновение к своим векам. Ледяное, как сама пустота.

— Третья встреча с ней заберет твой старый взор, — прошептал голос старухи прямо у меня в голове. — Но подарит новый.

Я открыл глаза.

Я все еще был под водой, но больше не тонул. Я дышал. И я мог видеть. Вода не была преградой. И я увидел ее — ту самую призрачную птицу, что кружила теперь надо мной в черной толще воды, одинокая и испуганная. Она была единственным источником света в этой бездне.

И тогда я заметил красную нить. Один ее конец тянулся от моего пальца, а второй был привязан к лапке светящейся птицы. Это была единственная связь между нами в этом холодном мертвом мире.

— Клетка останется цела, — эхом пронесся голос старухи, когда видение начало таять. — Но птицу увидят лишь те глаза, что сами заглянули за край.

Резкий толчок. Я чувствовал, как крик рвется из груди, разрывая легкие, но наружу выходил лишь беззвучный хрип. Я кричал, кричал, кричал…

И проснулся от собственного неслышного вопля, который в реальности превратился в заливистый, беззаботный смех, доносившийся из-за окна.

Черт возьми, ну и сон.

Я перевернулся на другой бок, натягивая шелковое одеяло на голову. Шелк! Ей-богу, я спал на облаке, сотканном из утреннего тумана и взбитых сливок. Кровать была настолько огромной, что казалось, будто я уснул на клумбе в саду небесного императора. Но даже это великолепие не могло заглушить источник шума.

Смех не унимался. Он был звонким, детским, и в нем было столько неподдельной радости, что злиться было как-то… неправильно. Сдавшись, я с трудом разлепил веки и сел. Комната, в которой я очнулся, была произведением искусства. Вчера вечером я ее не сильно рассматривал, сразу же отрубившись, как голова коснулась подушки. Высокие потолки, стены с тонким золотым узором, антикварная мебель из темного дерева. Через огромное, от пола до потолка, окно лился мягкий утренний свет.